25 СЪЕЗДУ ПАРТИИ-25 УДАРНЫХ ДЕКАД.

Земля — маленькая светящаяся точка — пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Пришелец завис над землей…

Что-то упало в парке за деревом —  была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись — никого. Пришелец был невидим.

— Желуди, наверно, падают, — сказала женщина в сером платье. — А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати, ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?

— Да, — соглашалась подруга.

Пришелец легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей облик он принял, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Пришелец хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда пришелец пошел за мужчиной в очках, с портфелем из натуральной кожи. Мужчина с портфелем остановился у почты. Пришелец тоже остановился. «Что надо?» — вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и заскочил в автобус.

 Тогда пришелец пошел за женщиной с зелеными волосами. Женщина с зелеными волосами прошла в «Салон красоты», он — тоже.

— Что вам, мужчина? — подошла невысокого роста женщина .

Пришелец вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и незнакомо.

— Что скажете? — не отставала женщина . — Забыли, зачем пришли? Напьются до потери сознания. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам. Бывает.

Мужчина был трезвый.

— Вы кого-то ищете? — виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина . — Это «Салон красоты». Понимаете? — Женщина  принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Пришелец, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов.

— Давайте выйдем.

Женщина  вывела мужчину на улицу. «Бедный, — думала она. — Вроде как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным».

Пришелец пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где он приземлился. Было прохладно, даже холодно.

— Ба, Федор! — вдруг услышал пришелец.

— Не узнаешь?! Митин я! Генка.

Мужчина полез обниматься. Федор хотел отстраниться, но Генка крепко держал.

— Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе «Уют». Согреемся. Пошли, а то холодно.

Кафе было рядом.

— Сейчас закажем что-нибудь покрепче, — захлопотал Митин. — Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

— Что мы с тобой закажем? — и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. — Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

— Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, — и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.

— Пожалуйста, — принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки.

— За встречу! — выпил.

Федор тоже выпил — сразу ударило в голову и стало хорошо.

— Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Что-то ты какой-то… не такой. Изменился.

Появилась официантка-красавица.

— Вот она, Федор! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы… Сама страсть.

— Видел, как она посмотрела в нашу сторону? — оживился Генка. — Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? Давай выпьем за красавицу, — поднял Митин стопку, поддел вилкой икру. — А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. Вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. Митин, подперев голову руками, тихо запел:

— Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!

— Слышу, слышу, — отозвалась официантка.

— У меня, Федор, жена-умница, дети — все есть! Но чего-то все равно не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать — помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан — музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале хозяйкой — развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.

— Давай закончим, — предложил Митин, опорожняя бутылку.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать — не получилось, словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, Федор уже не помнил.

 

2

Было холодно, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза — темный грязный потолок, исписанные стены. В комнате он был не один.

— Ты пройдись, согреешься, — участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на полати напротив. — Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, — протянул мужчина крепкую в наколках руку.

— Федор…

— Тебе плохо? Может, мента вызвать?

— Так тебя и послушает мент, — откликнулся с усмешкой парень.

— Молчи, Мишка! — цыкнул Александр.

Парень что-то царапал на стене.

— Первый раз в вытрезвителе? — спрашивал Александр.

— …сразу видно, — буркнул мужчина в серой кожаной куртке.

— Ты, Федор, не переживай. Вон, Мишка, — кивнул Александр на парня. — Третий раз попадает. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

— Радуйся, что тебя не обливали.

— Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

— Стоит раз попасть, а там понравится, — усмехнулся мужчина в серой кожаной куртке.

— А знаете, как я сюда попал… — не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

— Как все — нажрался, как свинья.

— Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке, смотрю, мужик вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.

— …эмансипация, равноправие… — брюзжал мужчина в серой кожаной куртке. — У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» — спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный — ломать их?

— …это, Сергей, искусство.

— Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

— Это уже мода, — с улыбкой ответил Александр.

— К черту такую моду!

— Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?

— Конечно! — обрадовался Мишка.

— Вот оно, молодое поколение…

— Это он-то молодое поколение? Алкаш!

— Помолчи, папаша.

— Не нравится? Не пей. Не можешь?

— Заткнись!

— Что-о-о?! — встал Сергей.

— Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят — поговорите по душам.

Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр стоял у двери, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

— Что, дядька, все молчишь? — спросил Мишка. — Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал — и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок, дверь открылась — вошел младший сержант со связкой ключей:

— Что, «униженные и оскорбленные»? Кто из вас Голубцов? Голубцов!

— Иди, иди, Федор, — кивнул Александр на дверь. — Тебя, наверно.

— Голубцов, на выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

— Проходи.

Федор открыл дверь. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа — мужчина, склонный к полноте, в плаще. На стене Карл Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону.

— Садитесь! — указал капитан на стул напротив. — Голубцов Федор Семенович, значит. Разведен. Так. Трудовая книжка. Вы у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул: как-то само собой получилось.

— Ну и отметили это на радостях, — посмотрел капитан на мужчину в плаще. — Вы хоть помните, что с вами произошло? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

— Нехорошо.

— Федор Семенович! — заговорил мужчина в плаще. — Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня Забелин скоро выходит на пенсию. Поработаете пока слесарем, ну там — мастером. Вижу я, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, а пока с недельку поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись…

— Соглашайтесь, квартиру вам сразу нигде не дадут. Так что… Вот ваши документы и больше не попадайтесь.

— Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!

— Ведь и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!

— Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

— Федор Семенович, вы свободны, — кивнул капитан на дверь.

Федор вышел и почти следом — начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, да и это было неудивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так — амнезия.

— Ну вот мы и пришли… — Юрий Владимирович достал из бокового кармана плаща ключ, открыл дверь. — Мария!

Из комнаты вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка.

— Мария — жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два-три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?

— Почему должна я возражать? — удивилась Мария. — Проходите, Федор Семенович. Устали, наверно, с дороги? Женаты?

— Был, — вспомнил Федор, что разведен.

— Вы издалека? Откуда все-таки?

— Ох уж эти женщины, все хотят знать, — посетовал Юрий Владимирович. — Где газеты?

— Как всегда, на тумбочке. — Мария пошла на кухню.

— Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства, — сидел Юрий Владимирович на диване, читал.

Федор сидел рядом, зевал.

— Мужчины, за стол. Идите. Юра… — звала Мария.

— Идем.

На ужин были щи, рыба, колбаса, сыр, салат из помидоров с огурцами. Яблочный сок.

— Федор Семенович, за знакомство, я думаю, по стопочке не помешает. Молчание — знак согласия.

Федор выпил, от второй рюмки отказался. Юрий Владимирович тоже пить больше не стал.

— Юра, пойдем завтра в театр? — испытующе глядя на мужа, спросила Мария.

— Извини, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

— А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

— «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

— Ну честное слово, завтра я не могу, — приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, — работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию постиндустриального общества. Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички». Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в 2000 году?.. Мария, — встал Юрий Владимирович, подошел к супруге, обнял. — Извини. Не обижайся. В отпуск я тобой хоть на край света. Вы что, Федор Семенович, все молчите? Устали?

— Сейчас я приготовлю постель.

— Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

Мария прошла на кухню:

— Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.

— Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… — уточнил Юрий Владимирович.

 

3

— А ты что здесь делаешь?

Федор обернулся — Чесноков в замасленной спецовке, кепка на глаза.

— К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?

— На производство…

— А-а… Надо, надо ознакомиться.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

— Производство наше начинается с карьера, — заговорил Соболев, как вышли. — Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

— …один из наших капризных цехов завода! — кричал Соболев. — Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.

— Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех — обжиг.

Пощелкивая, медленно крутилась на роликах печь, в несколько раз больше мельниц, в длину метров сто. Под печью было тепло, даже жарко. «Все, что намечено партией — выполним!» — висел недалеко плакат.

— Смотрите, — Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру наверху — посыпался цемент, много цемента.

— Вот вкратце, Федор Семенович, про завод все. Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался с огнем. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными.

Подошел Чесноков:

— Федор, семья потом приедет? Или один? Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то ничего. Я тоже, можно сказать, один живу. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать — сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь — и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Конец смены. Токаря чистили станки, никто уже не работал.

Шел дождь. Небо то очищалось, то опять набегали тучи. В окнах домов загорался свет. Где-то играла музыка. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах.

— Как, Федор Семенович, поработали?

— Я не работал.

— Ах да… Понравился завод? Юра опять опаздывает. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая. Вы ешьте, не ждите его… салат, биточки. Не стесняйтесь.

Мария ушла в комнату, чтобы не стеснять гостя, подошла к окну.

Сомова опять спотыкалась. Сколько раз муж подбирал ее пьяную на улице. Неймется бабе. Говорили, что в войну она вынесла раненого мужа с поля боя, тогда они еще не были женаты, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает. Детей нет. Может, из-за этого и пьет.

Мария включила телевизор, села в кресле и стала ждать, когда Федор выйдет из кухни, поговорить. Гость о себе ничего не рассказывал: странный какой-то. Федор все не выходил. Мария хотела встать, посмотреть… Юра пришел.

— Телевизор смотришь? Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

— Пошли, психолог, накормлю тебя.

— Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

— Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

— Нет.

— Сколько будет у нас жить Федор? — перешла Мария на шепот. — Боюсь я его что-то. Странный какой-то. Все молчит, а спросишь — не знаю. Как ребенок, только большой. Не нравится он мне.

 

4

Было холодно. Кто-то сзади кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Завод, ощетинившись трубами, совсем этому был не рад. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер — билось стальное сердце предприятия. Рабочие — точно белые, красные кровяные тельца

Одноэтажное бытовое помещение. Шкафы, шкафы, шкафы.

Чем-то была недовольна работница бытовой.

— Борис, ты еще не женился? — подтрунивал над плешивым рыжим мужчиной парень.

— Это ты под бабью дудку пляшешь, — нараспев отвечал Борис.

— Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? — встрял в разговор еще кто-то за шкафом. — Здесь она работает. Близко.

— Дурак! — огрызался Борис. — Твоя жена с другим валяется.

Вмешался третий:

— Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.

— У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю — вот будет помнить!

— Борис, он боксер.

— Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку. — Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.

— Борис, за тобой бабы бегают?

— Пусть они за тобой бегают, сопляк!

— Борис, у тебя не хватает?

— Иди сюда, — угрожающе протянул Борис. — Я покажу тебе, у кого не хватает!

— Сломанные часы все покупает, якобы ремонтирует, — рассказывал мужчина пенсионного возраста. — Как-то у одного сломались часы, обратился к Борису. Он взял часы, обещал отремонтировать. Через неделю мужик пришел, а он приносит ему в платочке запчасти.

От бытовок до цеха было метров 200—250.

Разнарядка уже прошла.

— Опаздываете, Федор Семенович, — сделал замечание Аркадий Петрович Забелин.

Федор работал с Рашидом, собирали термобак в обжиг. Работа была несложная.

В полдесятого, крякнув, Рашид поднял руку — перекур. Федор единственный из слесарей не курил.

— Кто не курит, тот работает, — как бы между прочим заметил Лаптев, слесарь.

— Еще немного поработаю и рассчитаюсь, — откровенничал Трошин, сварщик. — Уеду к родителям в Рязанскую область. Там рабочие нужны. Там пивзавод, птицефабрика. А что здесь? Цемент. А там воздух чистый, речка…

— Ты уж который год рассчитываешься, — отвернулся Рашид.

Десять-пятнадцать минут — перекур, и опять работа. И так до обеда. Большинство в цехе в столовую не ходили, брали с собой.

В столовой была очередь. Рабочий в синей каске щелчком стряхивал с ушей впереди стоящего товарища цемент:

— Сразу видно, с помола.

— Не говори, везде сыплет.

Очередь двигалась медленно, вбирая в себя все новых и новых знакомых, стоящих в очереди. Невысокого роста женщина со смеющимся лицом принялась наводить порядок. Выстоять в очереди — полдела, надо еще добыть поднос, их катастрофически не хватало, передавали из рук в руки.

Федор весь обед простоял.

— Лучше брать с собой, — советовал Лаптев.

Трошин все никак не мог дождаться конца смены; с утра — все ждал обед…

В четыре часа уже никто не работал; убирали, мели. Без пяти пять Федор вместе со всеми вышел из цеха.

В душевой мужики кричали, делили лейки, всем не хватало. Мылись вдвоем под лейкой. Федор мылся с Чесноковым.

— Ты, Федор, не переживай, — говорил Александр, успокаивал, — раз Юрий Владимирович обещал, значит, будет тебе комната. Он слово держит. Свой угол — хорошо. Знаешь, какая у тебя кликуха? Ты только не обижайся. У нас у каждого почти прозвище. Один пришел к нам устраиваться на работу. Его спросили: пьешь? Пью, конечно, что я, белая ворона? Так и прозвали его белая ворона. А тебя прозвали молчун. Ты какой-то некомпанейский, сам по себе. У меня кликуха — философ. Коллектив у нас, Федор, дружный. Конечно, бывают ЧП, но кто в наше время не пьет? Блоха и та пьет. Кулиев здорово пьет… бабник. С ним лучше не связываться: в какую-нибудь историю вляпаешься. Месяца через два освоишься, появятся друзья. Все нормально будет. Заходи как-нибудь на досуге, посидим, поболтаем. Познакомлю тебя со своей «старухой». Зверь-баба!

 

5

Федор приходил на работу: любители домино вовсю уже забивали козла за расточным станком. По одному, по двое собиралась смена.

— Привет, — небрежно махнул рукой подошедший Тимофеев.

— Рашид, ты опять, наверно, к соседке ходил?

На правой щеке Рашида красовалась большая царапина.

— А тебе что, завидно?

— Да уж немолодой, по бабам-то ходить.

— Может, это кошка его царапнула.

— Вот так! Дуплись, чего ждешь? — ругался Борька, токарь.

— Успею!

— …успеешь, когда я тебе его отрублю!

— Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!

— Вылазь!

— Списано.

— Я тебе покажу «списано»!

— Несчастливое это место, — говорил токарь. — Я тоже проиграл.

Пришла Татьяна, фрезеровщица, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли Марина с Галиной — токаря.

— Двигайтесь! — потребовала Марина, женщина уже в годах. — Расселись.

— Женщинам надо место уступать, — поддержала ее Галина.

— Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.

— Да, — упрямо тряхнула головой Марина.

— А-а! — завизжала пышнотелая Галина.

— Так ее, Витька, жми! — учил Тимофеев.

Подошла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. По одному, по двое собиралась смена. У большинства была работа.

— Про технику безопасности не забывайте, — напомнил Забелин.

Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда была уже другая работа: надо было срочно заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе, приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.

— Вот черт! Нашли работу в конце смены, — сматывая кабель, ворчал Рашид.

Ветер дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.

— Холодно. — Втянув голову в плечи, беспрестанно фыркая, Рашид шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. — Не люблю я эти срочные работы.

Сортировочный цех был сразу за обжигом. В цехе — никого. В бетонных ячейках лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.

Федор с Рашидом поднялись на площадку, что у сортировочного барабана.

Откуда-то снизу появился мужчина в фуфайке с ободранными рукавами. Это был Пантелеев, крановщик. Он рассказал, что надо сделать, объяснил, как работает барабан; пожаловался на шум.

Час с небольшим ушло на замену ролика, потом Рашид приварил пластины.

— Спасибо. — Пантелеев долго махал рукой в знак благодарности.

— Значит, не куришь, не пьешь?.. — спрашивал Рашид. — Не теряйся, у нас много в цехе незамужних женщин. Например, инструментальщица… симпатичная баба. Такие как ты, самостоятельные, нравятся женщинам. Через месяц Забелин рассчитывается, ты — на его место. А я бы не хотел быть мастером: отработал свое — и свободен. Пошли, Федор, зайдем в одно место, тут недалеко.

Это была бойлерная — царство больших и маленьких вентилей, труб. Было тепло — хоть не уходи. За столом сидела дежурная. Рашид стал обниматься.

— Уймись, уймись, дурак! — отстраняясь, смеялась дежурная.

— Ладно, потом к тебе зайду.

— Бутылку не забудь! — то ли в шутку, то ли всерьез крикнула дежурная.

— Раньше она в помоле работала, — рассказывал Рашид. — Сейчас ее перевели на легкий труд. Силикоз легких у нее.

Пошел снег.

 

6

Скрипнула в комнате дверь, и вошла Тамара, инструментальщица. Красавица.

— Вот, пожалуйста, инструмент, — разложила Тамара на столе метчики, ключи. — Выбирайте.

Федор долго искал нужный инструмент.

— Федор Семенович! Федор Семенович! — Кто-то ломился в дверь.

Милиция.

— Вставайте. На работу.

Мария.

— Ездил бы на автобусе и высыпался. И тебе, Мария, меньше забот. — Лежал Юрий Владимирович, вставать — рано. — Ты его, Мария, больше не буди. Проспит — проспит. Его проблемы.

— Неудобно. Гость…

— Это ему должно быть неудобно. Встал?

— Встал.

Федор все никак не мог забыть сон, с ним пришел и на работу. Прошла разнарядка, Тамары все не было. В инструменталке Андрей, токарь, выдавал инструмент.

— Как жизнь? — спрашивал Трошин.

— Ничего, — заученно отвечал Федор.

— Как к тебе Власов относится? Я знаю, он мужик справедливый, — подмигнул Трошин проходившему мимо Рябову, фрезеровщику.

Федор рубил на гильотинных ножницах пластины на печь на футеровку. Пластин надо было много. Шли они на крепление кирпича в печи. За ножами стоял упор, все пластины одного размера. Каких-то навыков не требовалось, знай нажимай на педаль.

За два дня работы на ножницах Федор настолько освоился, что выполнял работу механически.

— Обед. Пошли, — стоял за спиной Чесноков, торопил. — Выключай ножницы.

Мужики уже забивали козла за расточным.

У столовой Борис опять ругался:

— Ты молодой. Они за тобой бегают. У тебя кровь с молоком.

— Я видел тебя тут с одной…

— Молчи, сопляк!

— Да, — глубокомысленно протянул Чесноков. — Если его не дразнить, послушаешь — нормальный человек. А если его еще приодеть, он даст фору обидчикам. С другой стороны приятно, что такой вот есть… хуже тебя. Ты уже не последний человек. Бытие определяет сознание. Заходи, Федор, как-нибудь, потолкуем.

В столовой опять была очередь.

— Спешить, Федор, некуда. Не война. Садись.

Федор с Чесноковым еще обедали, когда появилось заводоуправление, у них обед был на полчаса позже. Красивые кофточки, духи, капрон…

После обеда Федор опять рубил пластины на футеровку.

Трошин подошел:

— Дела идут.

Тимофеев с Новиковым собирали защитный кожух на двигатель. Тимофеев все никак не мог приставить лист к уголку — лист соскальзывал. Новиков с откинутым щитком стоял рядом, ждал, когда слесарь установит лист, чтобы его приварить. Но у Тимофеева ничего не получалось. Тогда Новиков, смачно сплюнув, легко поставил лист на уголок, приварил. Тимофеев, довольный, отошел в сторону:

— Готова собачья будка. Теперь собаку надо.

Кожух действительно похож был на собачью конуру.

— Надо Генку туда посадить, чтобы не лаял.

Генка, токарь, всегда с кем-нибудь да ругался, был недоволен.

 

7

Обжиг: на второй печи лопнула шестерня главного привода. Работа срочная. Почти все большое начальство собралось — инженер, главный механик, начальник обжига. Власов тоже был, Забелин.

Чуть в стороне от печи был разведен костер, заложена шестерня для нагрева, запрессовки в нее вала.

Рядом с костром, задрав стрелу, наготове стоял кран на гусеничном ходу. Рабочий в фуфайке с меховым воротником все подбрасывал в костер доски, подливал масло. Механик обжига который раз уже замерял вал, лежащий рядом; щупал шестерню, проверял нагрев. И вот последовала команда: приготовиться! Рабочий в фуфайке с меховым воротником застропил шестерню. Юрий Владимирович еще раз проверил нагрев: лучше было перегреть, чем недогреть. В случае недостаточного нагрева вал намертво застревал в отверстии, не садился. Это называлось «посадить козла». Ничего хуже нет.

Вал легко зашел в отверстие шестерни. Повезло. Облегченно вздохнул главный механик завода; просветлели лица рабочих. Запрессовать вал — это было полдела, надо было еще соединить шестерню с главной венценосной шестерней, опоясывающей печь, попасть в зуб.

Ветер пронизывал насквозь, не помогала фуфайка.

— Холодно, — пытаясь согреться, прыгал рабочий в зеленой каске.

— Ладно, перекур, — согласился главный механик завода.

Рабочие потянулись в обжиг.

В дежурке было тепло, сидеть бы и сидеть: работа не ждала. Сразу как-то, не договариваясь, встали, пошли на печь. Наверху, у привода, в беспорядке валялись гаечные ключи, трубы. Коварно блестело масло, припорошенное цементом. Рабочий в фуфайке с меховым воротником опять застропил шестерню уже с валом. Шестерня неумолимо поползла вверх. Вот она уже оказалась над печью. Кто-то в последний момент подобрал ключи, отбросил в сторону. На шестерню была наброшена веревка, чтобы оттянуть шестерню, завести ее за фундамент редуктора. Шестерня легла на опору печи, но не так, как надо. И опять подъем. Шестерня вдруг соскочила с выступа и — на рабочего, стоявшего у редуктора. Все… Кто-то из бригады бессознательно потянулся к шестерне, чтобы изменить ее ход, но куда там… — пять тонн. По счастливой случайности шестерня чуть коснулась плеча рабочего.

Шестерня никак не попадала в зуб с венценосной шестерней. Мешал кожух — трос соскальзывал… Третья, четвертая попытка. Пошли в ход ломы, трубы, доски. Главный механик командовал, то отходил в сторону, полагаясь на сноровку рабочих, то опять давал команду. Сломался домкрат. Работали без обеда, до победного конца. Докуривали последние сигареты.

— Спирту бы сейчас, — жалобно протянул кто-то из рабочих.

Механик распорядился, чтобы накормили рабочих, привезли продукты, дал денег.

Собрались опять в дежурке. Было высказано немало предложений, как лучше завести шестерню, попасть в зуб венценосной шестерне.

Темнело. Шестерня, точно заговоренная, ни в какую не хотела вставать на место. Очередная попытка, и шестерня легко вошла в зуб венценосной. Наконец-то! Последовал длинный перекур.

— Где здесь мой Валера? — подошла женщина в желтом пуховике.

— Испугалась, что мужа долго нет?

— Конечно, скоро сутки будут, как его дома нет.

— Скоро приду, — обещал супруг. — Кожух поставим.

Негнущимися от холода пальцами Федор крепил кожух, закручивал болты. Дежурный электрик принес две переноски. Осталось работы часа на два.

В конце недели, кто работал на печи, были премированы.

 

8

— Проходи, Федор, садись, — указал Юрий Владимирович на стул у окна. — У нас в инструменталке некому дежурить. Тамара ушла от нас, рассчиталась.

— Можно? — вошел Кадочников, токарь.

— Я занят.

— Но…

— Я разговариваю. Освобожусь — тогда… И на чем мы с тобой, Федор, остановились? Ах да, Тамара рассчиталась. Я хотел бы попросить тебя поработать некоторое время в инструменталке. Работа не тяжелая. В зарплате ты не потеряешь. Думай, решай. Надумаешь, Забелину скажешь.

Аванс давали.

— Пересчитай, — говорила Лужина, табельщица, полная, в годах женщина с добрым лицом.

Кто пересчитывал, кто, махнув рукой, доверял.

— Тимофеев опять без очереди, — схватил Трошин слесаря за куртку.

— Ишь, примазался, — возмущалась крановщица. — Лезет без очереди.

— Гони его!

— Тише, тише… У меня долги. Вот этому я должен, вот этому, — тыкал Тимофеев пальцем чуть ли не каждому в очереди в грудь.

Тимофеев все же не стал стоять, без очереди получил аванс, разделил деньги на два кармана:

— Это домой, это на пропой.

— Товарищи, не толкайтесь! — призывала к порядку табельщица.

Тут же за столом сидел комсорг, с профсоюзом собирали членские взносы.

— Пересчитай, Федор.

— Хорошо пересчитывай, чтобы не надули. На свет посмотри. Может, фальшивка.

— Хватит вам смеяться над человеком, — окинула взглядом табельщица очередь. — Правильно он делает. Ничего в этом зазорного нет. Я не счетная машина, могу и ошибиться. Вот не стану выдавать деньги, если не будете пересчитывать!

— Будем, будем… — ответил Борис за всех.

До конца смены еще сорок пять минут.

Было много праздношатающихся, собирались все больше компаниями.

— Я могу выпить хоть сколько, — рассказывал Полыгалов. — Пьяный буду говорить, говорить… У меня у пьяного все можно выведать, узнать. Прошлый раз, помнишь, собирались у меня. Я что-то рассказывал, рассказывал, потом бух — и отключился.

— Мы тебя на диван положили. А меня, когда выпью, тянет на улицу, на разные там подвиги.

— А мне пьяному на деньги везет. Раз я был на дне рождения, иду домой, все уже прошли, я смотрю — три рубля валяются. И не раз уже так. А ты что, Федор, молчишь?

— А у него, когда выпьет, память отшибает.

— Ты, Федор, не обижайся, — заговорил Трошин, — ты какой-то… не нашенский. Не от мира сего.

Федор прошел аптеку, парикмахерскую и вышел к кафе, где с Митиным напился, уснул; хотел зайти, не стал, пошел в кино. Перед сеансом в полной тишине диктор местного радио обнародовал фамилии местных дебоширов. Фильм был военный, про разведчиков.

Вышел Федор из клуба в сумерках, зашел в столовую. Очередь была небольшая.

— Товарищи! — взорвался женский голос. — Я здесь стояла, спросите вот этого товарища. Я стояла впереди вас, потом вышла на минуту, мне надо было.

— Ладно, вставай, — разрешил мужчина.

— Что значит «ладно»! — не унималась женщина. — Я законно стояла здесь, это мое место.

— Вставай!

— Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я вам не жена!

После столовой Федор зачем-то пошел в «Культтовары». В магазине играла музыка, сильно пахло духами. Продавец, блондинка, задумчиво смотрела куда-то вверх. Рядом с грампластинками был трикотажный отдел — нижнее белье, носовые платки, носки…

Было уже девять часов. Совсем темно.

— Вы что-то, Федор Семенович, сегодня припозднились? — спрашивала Мария. — Ужинайте.

— Я в столовую ходил.

— Юра, я говорю тебе, что он не пьяный.

— А где же он тогда был? С первой получки он должен угостить товарищей, обмыть получку. Традиция такая.

— Не знаю, — шептались супруги в комнате.

 

9

— Вот, пиши, Федор, — положил Забелин на стол бланк соцобязательства. — Можешь посмотреть, как у других написано. Бери только те пункты, которые можешь выполнить. Например, работать без травм и аварий, участвовать в общественной жизни цеха, повышать свой общеобразовательный уровень, отработать на благоустройстве завода, города столько-то часов, сдать в Фонд мира столько-то, подтвердить звание «Ударника комтруда». Тебе же надо бороться за звание «Ударника комтруда», так как ты — человек новый. Можно, конечно, и не брать соцобязательства, только у нас таких нет.

Забелин встал, подошел к окну. Вошел Николай Спиридонович Покушев, нормировщик, с блуждающей улыбкой на лице.

— Что, Аркадий Петрович, обозреваем вселенную?

— Да, — безрадостно ответил Забелин.

— Смотрел вчера по телевизору американских астронавтов. Их жены тоже хотели бы летать. Я спросил свою жену, полетела бы она. «Нет», — ответила она. Я ей стал говорить, что ее будут показывать по телевизору, от поклонников отбоя не будет. «Почему ты не хочешь полететь?» А она говорит: «Меня все равно не возьмут». Практичными стали женщины.

— Написал?

Зашел Чесноков.

— Федор, подожди меня, я сейчас быстро приму соцобязательства. Такое тебе скажу — упадешь. Я быстро.

И пяти минут не прошло, Александр вышел.

— Поздравляю, Федор, — протянул Александр руку. — Пляши. Тебе дают комнату. Не забудь меня в гости пригласить. У меня в завкоме есть знакомый, вот он про твою комнату мне сказал.

— Идет! — зашумели станочники. — Где ты ходишь? Инструмент нужен.

Федор открыл окно выдачи инструмента, встретился с недружелюбным взглядом Комарова, токаря.

— Нехорошо, Федор, так делать, — выговорил Комаров, сокрушаясь. — Ты уходишь, а нам работать надо, инструмент надо.

— Хватит лясы точить. Бери, что надо, уходи! — крикнул кто-то.

— Не кричи.

Подошел Забелин:

— Что за шум?

— Инструментальщика не было.

— Он принимал соцобязательства.

— Что же молчит? Молчун.

У слесарей что-то загромыхало, вроде как упало.

Тимофеев уже мыл руки, он рано всегда уходил в столовую и потом играл в домино.

На дверях столовой висела «Молния». Отмечалась хорошая работа машиниста цементной мельницы А. А. Шариповой. «Позор пьяницам и хулиганам» — мужчина с красным носом, С. К. Мякитцкий, с обжига, шагал пьяный с бутылкой в кармане. «25 ноября заседание завкома. Явка обязательна».

Говорило заводское радио. Смена Заварухина первенствовала в соревновании «25 съезду КПСС — 25 ударных декад».

В столовой опять очередь. У кассы стояла «дикая дивизия» — женщины с помола, человек шесть. Одна обычно занимала очередь, потом к ней вставали другие.

В меню на второе был говяжий язык. Большая редкость.

— На днях проходили выборы в партийных организациях, так вот осталось… — не мог без шуток Покушев.

Федор пришел из столовой — был еще обед.

— А ты не получал «сопливого»?

— А ты каждый день получаешь. Играть не умеешь!

— Зато ты умеешь! — сошлись Кулаков с Тимофеевым.

К концу смены уже весь цех знал про комнату Федора в коммуналке.

— Все образуется, Федор, — говорил Трошин. — Поживешь — осмотришься. Там женишься. Квартиру получишь. Только выбирай хорошую женщину.

Подошел Круглов. Трошин отошел в сторону, вскинул руки:

— Посмотри, Федор, какой красавец!

— Не болтай! — замахнулся токарь на Трошина резцом.

— Вот видишь, я с ним по-хорошему, а он ругается. Убьешь. Жена у меня плакать будет.

— Ты все равно с ней не живешь.

— Все знает! — крепко обнял Трошин токаря.

Федор не заметил, как прошла смена: принимал, выдавал инструмент. В бытовой опять дежурила женщина с девочкой..

— Ребенка зачем привела? — делал Гусев женщине замечание. — Голые мужики, и ребенок здесь…

— А с кем я его оставлю?

— Думать надо!

В душевую Федор не пошел, работа не грязная.

По радио передавали последние новости. Григорий Золотухин, бригадир каменщиков СМУ-14 награжден знаком «Победитель соцсоревнования». Бригада досрочно выполнила план девятой пятилетки. Высоких результатов добились Семенов Евгений Петрович, Григорьев Леонид Иванович и многие другие в бригаде. Бригаде Золотухина второй год присуждается звание «Бригада комтруда». За девятую пятилетку на счету бригады уже шесть пятиэтажных домов. Это значит, сотни людей переселятся в новые квартиры. Это достойный подарок 25-му съезду КПСС. Больших успехов добились и животноводы Украины. Они уже выполнили задание пятилетки на 150%. Позывные о досрочном выполнении плана девятой пятилетки поступают со всех концов страны. Инженеры, рабочие, колхозники, все встали…

Радио замолчало. «…все встали на ударную предсъездовскую вахту».

— Федор, подожди! — кричал Чесноков. — Фу, устал. Ты хоть рад, что комнату дают? Тебя не поймешь. Свой угол будет, мужик! Радуйся!

Мария весь вечер говорила про комнату, словно сама переезжала.

— Теперь у тебя будет своя крыша над головой. Это самое главное. А там будешь работать, квартиру получишь, женишься. Мы с Юрой семь лет стояли в очереди на квартиру. Да, Юра?

— Да, семь лет… Я с Чесноковым пятнадцать лет уже работаю, а то, что он философ, впервые узнаю: он, когда выпьет, начинает выдумывать, философствовать.

— Вот так, муженек, не знаешь своих рабочих. Командир производства.

— Ты что, Мария, предлагаешь мне ходить с ними по пивнушкам? Хорош же я буду после этого начальник. Да они меня и слушать не станут. За рубежом вон придумали карандаш с блоком памяти. Электроника за долю секунды по характеру линий может обнаружить фальсификацию. У нас на заводе делают шлагбаум три месяца, никак не могут найти редуктор, который бы держал стрелу. Директор завода говорит, мол, не объявить ли нам шлагбаум ударной стройкой.

 

10

Федор не понял: выспался — не выспался, голова раскалывалась, хорошо хоть выходной. На столе страшный беспорядок — бутылки, закуска…

Мария, как обещала, пришла на новоселье, но пробыла недолго. Юрия Владимировича не было — дела. Чесноков тоже не пришел. Трошин пришел с каким-то Николаем с леспромхоза, принес бутылку импортного вина.

— Ты, Федор, не обижайся, что я тебе подарок не купил. Зашел в магазин, хочешь верь, хочешь не верь, ничего подходящего не мог выбрать. Я тебе шкаф привезу. У тебя нет мебели. Шкаф хороший, крепкий, как новый. Если ты не хочешь, он может уйти, — кивнул Трошин в сторону Николая.

Николай сидел за столом, насупившись, смотрел все на стол, пил, не морщась. Глаза его соловели, взгляд добрел. Он все чему-то улыбался.

Где-то в одиннадцатом Трошин с Николаем ушли, Мария ушла раньше.

Коммунальная квартира — от слова «коммуна». Это общий коридор, кухня, туалет, ванная. Всего шесть квартир. Около каждой лежали тапочки, туфли. Одна серая туфля, отбившись, валялась у входной двери. Вся кухня была уставлена грязной посудой. Женщина с усиками кипятила чай.

— Вы вчера слышали, что творилось в коридоре? Я думала, с ума сойду. Говорила ж мужу, давай подождем, пока отдельную квартиру дадут. Не захотел. Теперь лет пять надо ждать квартиру, не меньше. У вас-то вчера тихо было.

Хлопнула дверь, на кухню прошла женщина с красными рубцами от подушки на щеке.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Женщина с красными рубцами от подушки на щеке налила в стакан воды, выпила, еще налила и унесла с собой.

— Видали, — сказала женщина с усиками. — Это еще начало. Я десять лет прожила у чужих людей, знаю, как оно…

Женщина еще что-то говорила, Федор ушел к себе. За стеной опять затопали, потом запели; пели вразнобой, потом приноровились друг к другу:

 

Выходила на берег Катюша,

Выходила на берег крутой,

Выходила, песню заводила

Про степного сизого орла…

 

Потом было:

 

Эх, мамочка, на саночках…

 

Дверь в поющей комнате открылась, и песня пролилась в коридор; дверь закрылась — голоса стали глуше. Хлопнула одна дверь, другая…

— Федор! Ау-ау! Где ты?! — кричал Чесноков.

Федор вышел.

— Привет, — протянул Александр руку. — С тебя только закуска. Бутылка у меня есть. Кое-как вырвался. Жена не отпускает, говорит, напьешься. Вот тебе подарок. — Александр достал из сумки транзистор. — Не скучно будет. Музыку, новости послушаешь. Сейчас идет подготовка к съезду. Все твердят: съезд, съезд. Жена у меня его ждет, говорит, может, выкинут чего-нибудь дефицитное. Давай я тебе помогу с закуской. Хлеб порежу. Ты извини, что я не пришел к тебе на новоселье. К теще ездили.

За стенкой вдруг стало подозрительно тихо, больше не пели.

— Я человек маленький, — закурил Александр. — И польза от меня обществу небольшая. Но я работаю, строю материально-техническую базу коммунизма. Таких как я, неактивных, миллионы. Летом к нам на завод приезжали социологи, проводили анкетирование. Я как думал, так и ответил на их вопросы. Организация в цехе у нас плохая, да и в целом на заводе — не лучше. Мы много говорим, а мало делаем. Интересно было бы почитать, кто как ответил. Давай наливай. Давай, Федор, выпьем знаешь за что? За лучшую жизнь, чтобы нам всем хорошо жилось. Не хочешь? А я выпью за коммунизм. Я, вообще-то, уважаю, кто не пьет. Пьяница — последний человек. Зачем тогда я пью? Я много раз спрашивал себя. Наверно, я безвольный человек: знаю, что пить — аморально, а все равно пью. Когда выпьешь, жить легче, притупляется внимание… мир делается проще.

В бутылке еще оставалось грамм 100—150. Александр больше пить не стал.

— Федор… — встал Александр. — Проводи меня до дома, а то жена опять заведется, а при людях она не ругается, стесняется. Давай я умоюсь. Ой, воды-то у тебя здесь нет. На кухню идти — скажут, вот пришел. Ладно, на улице освежусь. Когда я позвоню в квартиру, ты встань рядом. Договорились?

На улице Чесноков принялся тереть лицо снегом. У подъезда стояли мужчина невысокого роста, в пальто с каракулевым воротником, портфель под мышкой; женщина в шапке из песца, в сапожках.

— Заходил я вчера к Софье Михайловне, — рассказывал мужчина, — говорили мы с ней о моей работе. Она в восторге.

— Это хорошо! — воскликнула женщина. — Значит, поедешь в Москву.

— Это цель моей жизни.

— Знаю. Вчера я видела Зинаиду, твою подругу по университету. Она стала такая… королева.

— Софья Михайловна в Польшу не собирается?

Женщина пожала плечами.

Александр закашлялся. Женщина вздрогнула, обернулась:

— Пошли отсюда, Дмитрий.

— Кто это? Что им надо? — долго смотрел Александр вслед удаляющейся парочке.

 

11

— Вчера на одного наехала машина, — рассказывал Сухов. — Говорят, пьяный был. Переходил дорогу.

— Я знаю, кого задавили, — отозвался Чесноков, — Вихрова. Я с ним работал в СМУ. Хороший был мужик. Жалко. Двое детей осталось. Да вроде, пил в меру.

— Ничего себе, «в меру». Будь здоров, как заливал.

— Все пьют.

— Но надо знать меру.

— Я не против меры, — не спорил Чесноков. — Большинство преступлений совершается в состоянии алкогольного опьянения.

— Пить меньше надо.

— Правильно.

— Иди ты со своим «правильно»! — отмахнулся Сухов.

— Все дело в том, как пить, когда пить, почему пить, сколько пить…

— Пока ты, Александр, будешь отвечать на свои вопросы, другие уже по второму кругу пойдут.

— Не волнуйся. Стоит только раз на них ответить, и станет нормой.

— Что-то, сколько раз я с тобой выпивал, не замечал, чтобы ты отвечал на эти вопросы. Философ.

Подошел Иванов, комсорг:

— Все в красный уголок на собрание.

На повестке дня были два вопроса — подведение итогов работы за месяц и дисциплина. Были выбраны председатель, секретарь.

— Слово предоставляется начальнику цеха Власову Юрию Владимировичу, — повел собрание Гусев.

Начальник цеха вышел к столу:

— Товарищи, за прошедший месяц мы с вами неплохо поработали, с производственным заданием справились. Но с трудовой дисциплиной у нас неважно. Это минус нашей работе. Об этом мы еще поговорим, просто я забежал вперед. Этот месяц у нас тоже не из легких. Много работы, встает третья мельница на ремонт. В цехе нам с вами надо переставить фрезерный станок, улучшить наглядную агитацию, но главное — ремонт третьей мельницы. Также в этом месяце запланирована замена валов холодильника. Большая тоже работа.

— У кого какие будут вопросы, дополнения? — встал председатель. — Смелее!

— А никто и не боится.

— Товарищи, — опять заговорил начальник цеха, — мне стыдно показываться на планерке у директора. Наш цех — нарушитель — только и слышу. Признаться, это мне порядком надоело. Буду принимать меры, вплоть до увольнения. Не обижайтесь.

— Слово предоставляется Каткову Владимиру Николаевичу. Пожалуйста.

Каткову было чуть за тридцать, высокий, крепкого телосложения. Передовик производства, коммунист.

— Начальник цеха вкратце коснулся вопроса о дисциплине, — насупившись, начал Катков, — надо, конечно, принимать меры. Тимофеев, кадровый рабочий, показывает дурной пример: надумал выпивать в туалете. Чесноков недалеко от него ушел. Смирнов Олег. Молодой парень.

— Встань, Олег! — послышалось.

Олег продолжал сидеть.

— Встань, когда с тобой разговаривают! — повысил голос старший мастер. — Не хочет работать. Его каждый раз приходиться искать, чтобы дать работу. Валентина, ты как наставник построже с ним. Не будет слушаться, говори мне. Я с ним буду беседовать.

— Кто еще хочет выступить?

— Товарищи, — взял слово Юрий Владимирович. — Надо нам исправляться. Работаем мы хорошо, а вот с дисциплиной — проблема. Что я один сделаю… Ну вызову я Смирнова, поговорю с ним, вроде как, обязан. А вот когда коллектив свое слово скажет, тут Олег задумается: ему работать с вами. Не отмалчивайтесь, товарищи, ваша пассивность только на руку нарушителям. И мастера, не отстраняйтесь от своих обязанностей, строго спрашивайте с нарушителей трудовой дисциплины. Виноват — пусть отвечает. Учить надо молодежь. А то приходит ко мне Огородников Виктор Петрович и жалуется, что Орлов ему нахамил.

— Не хамил я ему.

— Но врать, я думаю, он не будет. Он тебе, Виктор, в отцы годится.

— Кто еще хочет выступить? Желающих нет. Повестка дня исчерпана.

Заскрипели стулья. Тимофеев рванулся к двери.

— Вот так они и жили… — кто-то говорил скороговоркой.

— Петька, подожди меня, — просил женский голос.

— Не толкайся!

 

12

— Виктор, ЦСКА опять проиграло?! — проревел рабочий с аспирации.

— Они просто так «Химику» проиграли, — последовал ответ с прохода между шкафами.

— С похмелья, что ли, были?

— Может, и с похмелья, но играли плохо.

— Ты мне арапа не заправляй, скажи, что они стали дворовой командой. Я тебе говорил, что они проиграют. Старших надо слушать.

— Пацан ты еще, правда, Борис?

Борис не заставил себя долго ждать:

— У него еще молоко на губах не обсохло.

— Борис, ты еще не женился?

— Он еще не все часы скупил. Часовщик.

— Молчи, собака!

Не проходило дня, чтобы Бориса не дразнили.

В цехе забивали козла.

— Ну что, получил? — спрашивал Трошин.

— Ерунда! Как будто ты не получал, — оправдывался проигравший.

— Ну куда ты ставишь? Или поднять подняли, а разбудить забыли? — потешался Трошин над Тимофеевым.

Тимофеев подолгу думал над каждым ходом, а надумав, отвечал:

— Вот зараза!

— Ставь! — рявкнул токарь.

Тимофеев вздрогнул.

— Ой ты мой друг сердечный, — хлопнул Трошин Тимофеева по плечу. — Испугался. Люблю, когда он играет.

— Обманули, заразы, — ныл Тимофеев, освобождая место очереднику. — Обманули. Спрятали домино!

— Вылазь! «Спря-я-я-ятали…»

Тимофеев незаметно подкрался сзади к Васиной и легонько стукнул девушку по лодыжке. Та только чуть подогнула ноги.

— Устояла, — похвалил Тимофеев.

То же самое он хотел проделать с Танькой, но она вовремя заметила:

— Что тебе надо?!

— Тебя надо.

— Ноги не по циркулю.

Тимофеев, нахально улыбаясь, расставил ноги.

— …по циркулю. Смотри.

После разнарядки женщины долго не расходились:

— …да ей все равно. Она хамка!

— Будет собрание — так узнает. Ишь, какая умница. Ей, видите ли, давай хорошую работу. Хохлушка!

— Разберемся, — пообещал Забелин.

Женщины разошлись.

В пятницу Сидоренко держала ответ:

— Да она просто злится на меня. А то, что я рано ухожу с работы, на обед, — не я одна… такая. Нечего мне приписывать.

— Тебе, Марина, никто ничего не приписывает, — вел собрание Кузьмин. — А что в инструментальной не было сверла на тридцать, и тебе не дала Ольга — зачем кричать? Подошла бы к мастеру, сказала.

— Когда ты уходишь с работы, мастер, наверно, знает.

— Да, я несколько раз замечал, что у Марины выключен станок, а самой ее нет, — заговорил Забелин. — Спрашиваю девчат, где Марина. Не знаем, отвечают. Правда, Марина? Молчание — знак согласия.

— Ты, Марина, держишься особняком, сторонишься девчат. — Гусев выговаривал. — Не уважаешь, что ли? Все плохие? Такого не может быть. Ольга одиннадцать лет работает в цехе. Тебе в матери годится. Ольга правильно сделала, что не дала тебе сверло. Если каждому давать, на складе ничего не останется. Мастеру надо было сказать.

— Я рассчитаюсь!

— Это, Марина, твое дело. Только на новом месте, где ты будешь работать, там тоже молчать не будут.

— Кто еще хочет выступить? Ну давай, Катерина.

— Я работаю с Мариной рядом, через станок, но ни разу не слышала, чтобы она ругалась.

— Кто еще хочет выступить? Возмущались — тут притихли. Какие будут предложения? Тимофеев, сними шапку и не маши руками. Предлагайте, сами себя задерживаете.

— Выговор.

— Больше предложений нет?

— Выговор — это серьезно, — говорил Покушев. — Я предлагаю вынести общественное порицание.

— …с опубликованием в стенной газете, — добавил Гусев.

— Кто за данное предложение? Единогласно. Свободны.

Тимофеев уже был у дверей.

— Андрей, не упади. Надо его привязывать к стулу, как собрание закончится — отвязывать, — предложил Трошин.

До конца смены оставалось еще полчаса. Но никто уже не работал. Станки были почищены.

— Пусти, Федор! Мастер меня ищет! — ломился пьяный Кулиев в инструменталку. — Спрятаться!

Еще, кажется, немного, и веснушки на лице Рашида сольются в одно желтое пятно.

— Я тебе, Федор, припомню…

После работы Федор зашел в магазин, купил колбасы, хлеба, сметаны. Лег Федор рано, нездоровилось.

— Отстань от меня! — кричала женщина.

Кто-то толкнул дверь.

— Сволочь!

— Саша, не надо, — жалобно просила женщина.

— Что ты сказал? — зашелся в ярости мужской голос.

Тяжелое дыхание борющихся. Кто-то упал. Шлепки, мат… Все было.

— Прекратите это безобразие, — вышел из комнаты Петр, журналист. — Людям отдыхать надо.

— Я вызову сейчас милицию! — грозилась Ксения.

— Перевяжите ему руку.

 

13

Лениво кружил снег… Федор вполголоса запел:

Мама, милая мама,

Как тебя я люблю…

Потом была песня про танкистов. У бытовок песня оборвалась: другая была обстановка — не до песен.

— Митька, это ты? — спрашивал кто-то в бытовке.

— Я.

— Купил телевизор?

— Подожду. Маленький брать не хочу.

— Заелся.

— Зачем он маленький нужен?

— Правильно.

— А-а-а..! — вдруг закричала работница бытовой. — Ходят голые. Бесстыдники!

Федор уже переоделся в рабочее, пришел Аркадий, слесарь с дробилки, открыл шкаф — пахнуло грязью. Вся рабочая одежда у Аркадия была свалена в кучу.

Снег повалил. Радио молчало. Без новостей.

— Давайте все в красный уголок! — собирал Соболев людей. — Потом покурите.

— Лекция, что ли, будет?

Никто не знал. Забелин тоже пожимал плечами.

Все собрались, Турицына только не было.

— Ты что, Дмитрий Петрович, заставляешь себя ждать? Давайте, Алексей Анатольевич, начинайте.

Лектор был невысокого роста, в годах, в черном костюме, в галстуке. Интеллигенция.

— Товарищи, — начал Алексей Анатольевич, — я вас долго не задержу.

— …этак часа на два, — не против был Тимофеев.

— Я просил начальника цеха собрать только молодежь. Ну ладно. Все вы слышали, знаете про Закон о всеобщем среднем образовании. Только некоторые отмахиваются, мол, и так проживем, ерунда. Нет, товарищи, это не ерунда. В век научно-технической революции без образования нельзя. Идет автоматизация производства. В профессии наладчика шестьдесят процентов — интеллектуальный труд, головой надо работать. Да и так, чтобы стать мастером своего дела, профессионалом — надо учиться. У нас в техникуме открываются платные подготовительные курсы. Специальности разные: бухгалтерский учет, металлообработка, автоэлектрик и другие. Мне начальник цеха дал список учащейся молодежи. Процентов тридцать не имеют среднего образования. Надо, товарищи, учиться. Нам нужны грамотные и только грамотные люди.

— Неграмотные тоже нужны.

— И вы, молодой человек, согласны всю жизнь работать насыпщиком цемента?

— А что?

— Да от тебя, Витька, жена уйдет, скажет: нужен мне такой.

— Работа насыпщика грязная, тяжелая, вредная, наконец, — заговорил Кедров. — Надо учиться, товарищи, есть вечерняя школа. Пройдет, может, лет пять-шесть, профессии насыпщика не будет, все будет автоматизировано.

— Условий учиться нет, — жаловалась Пашкова. — Три года мы с мужем живем в бараке, как переселенцы. Приходишь с работы, надо воды принести, печку растопить, сварить.

— Это, Катерина, предлог, — отвечал Соболев.

— Попробовали бы сами.

— Получите квартиру, не волнуйтесь.

— Вот когда получим, тогда и будем учиться. Уже третий год обещают снести барак. Я давно получила бы квартиру, если бы не отодвигали мою очередь из-за передовиков. Им жить надо, а нам нет!

Собрание так же неожиданно закончилось, как и началось.

— Молодежь и так грамотная, — выговаривал Турицын после собрания. — Я один раз им сделал замечание, так они после этого всю неделю вредили мне: то рукавицы спрячут, то еще что-нибудь сотворят. Пусть их перевоспитывают, кто недовоспитал.

До обеда и после Чесноков все жаловался, что выпить даже негде: жена дома ругается. Федор отмалчивался. И в бытовке Александр говорил, намекал на выпивку.

У Полины на ужин что-то было мясное, из тушенки, запах шел по всему коридору. Ксения всегда приходила с работы с бидоном молока. Басил в своей комнате Виктор, он утром всегда первым занимал туалет.

Кто-то постучал, Федор никого не ждал.

— Привет рабочему классу — могильщику капитализма, — пришел, как к себе, журналист. — Хорошо у тебя, Федор, свободно. А мы втроем ютимся. Но ничего, выберемся! Вот построим коммунизм. В наш магазин вино привезли «Солнечное», родственное «Солцедару». Одолжи два рубля до получки. Андрей ко мне должен прийти, вместе учились.

Через полчаса опять Петр пришел — с вином.

— …уехал приятель и песню увез… Зря я у тебя занимал, не пришел Андрей. Закусочку бы какую-нибудь организовать. В редакцию к нам столько разных писем приходит, жалобы. Пишет, к примеру, некий Иванов, почему жена не хочет меня как мужчину. Значит, другой есть, что тут непонятного. Слышал новый анекдот про Анку? Белые окружили Чапаева, завязалась перестрелка. Чапаев видит, что Анка отходит, и говорит: где твоя честь? Анка отвечает: Василий Иванович, у меня давно ее нет.

Федор, я как-то был в вашем цехе. Говорят, у вас в цехе самые красивые девушки на заводе. «…О куда же ты, куда?..» — стал читать Петр стихи. — Знаю я одного, так он пишет стихи всегда в одно и то же время — после обеда. Пойду я, пожалуй, Федор, не буду тебе докучать. Заходи, если что. Приятно было познакомиться.

 

14

Свежий снег, еще не тронутый цементом, отливал белизной. К вечеру блеск пропадет. Снежный срез на обочине дороги был точно слоеный пирог, в темных прожилках цемента.

У заводоуправления женщина убирала снег. Ее рабочий день уже начался. Работала она легко, словно всю жизнь только и делала, что убирала снег.

Бытовка, цех, работа. Большая часть сознательной жизни у рабочего проходила на работе. Кулиев был в отпуске.

— Смотри, еще раз услышу от тебя такие слова, ты у меня получишь, — крепко держала кладовщица токаря за руку. — Ишь, матерщинник.

— Это для связки слов, — оправдывался Гришка.

— Я тебе покажу для связки слов. Еще раз услышу… — Ольга легонько хлопнула Гришку по заднему месту и отпустила.

— Правильно, Ольга, — заметил проходивший мимо Борис.

— Иди, иди, своей дорогой, а то и тебе достанется.

Ольга не раз, под общее ликование, легко клала мужиков на лопатки. Женщина была крупная.

— Вчера, — рассказывал Трошин, — стою на автобусной остановке. Пацан, что кошку в столовой убил, стоит и матерится. Женщины рядом. Я ему чуть в морду не дал. — Сергей в волнении стукнул кулаком по столу. — Надо с детства приучать к порядку. Упустил время, считай, пропало… Раньше я сыну разрешал до одиннадцати часов гулять, сейчас — нет. В шестом классе он у меня учится. Взрослый. Девочка проходит, он уже оглядывается.

— Весь в отца.

— Нет, я в его возрасте был скромным. Это у вас, чернорабочих, испортился.

Трошин притворно рассмеялся.

— Ты что, Сергей, опять треплешься? — подошел Колька Бежин.

Трошин не сразу нашелся, что ответить.

— Колька, ты вот грамотный… — начал Трошин издалека, — учишься в техникуме… Когда мы будем жить при коммунизме? Хрущев обещал.

— Тебя все равно туда не пустят.

— А я по блату. За этот месяц в «Крокодиле» была карикатура. Ангел спрашивает черта: как ты попал в рай? Рогатый отвечает: по знакомству.

— Так оно! — кивнул Лаптев. — Одним — все, другим — ничего. Нехорошо.

— …неудобно штаны через голову снимать, — встрял в разговор Тимофеев.

— Веселый ты, Андрей, человек. Еще бы парочку таких, как ты, было бы совсем весело.

Тимофеев словно не слышал.

— Завтра в обед кино будет.

— Про что фильм? Про то самое?.. — балагурил Тимофеев.

Фильмы были все про науку, колхоз…

— Андрей жену отправил на курорт, скучает теперь… Лясы точит, — смеялись женщины.

— Что смешного? — спрашивал Тимофеев. — Что-то болтается?

— …язык.

— А я думал, что-то другое. Испугался.

— Пошли, девчата, в столовую, — встала Зыкова.

— Рано еще.

В столовой ввели комплексный обед, но очередь меньше не стала. Ссорились в зале воробьи из-за крошек. Нормировщик купил газету — у столовой был киоск «Союзпечать» — и читал, стоя в очереди.

— Красавица, мне компот без ягод, — просил рабочий.

— Зачем без очереди лезть? — спрашивала женщина обросшего парня. — Волосы отрастил, а совести нет.

— Хватит орать! — грубил парень.

— Еще и хамит, — зашумели женщины.

Парень отступился.

Женщины с ремстройцеха, маляры обедали за двумя сдвинутыми столами.

Работница зала убирала грязную посуду в тележку, вытирала столы, обнажая лодыжки и — выше.

— Почему так медленно работаем? Ушла за гарниром и пропала, — допытывался рабочий. — Разве так можно?

— Что естественно, то не позорно, — невпопад отвечала раздатчица.

Федор недолго сидел один за столом, подсели двое рабочих с помола.

В четыре часа собрание: подведение итогов работы за ноябрь.

— Товарищи, была проделана большая работа, — докладывал Юрий Владимирович. — Все, что намечено, сделано. Завершается почин «25 съезду партии — 25 ударных декад». Заканчивается девятая пятилетка. Я уверен, в десятой пятилетке мы работать будем не хуже! Десятая пятилетка — пятилетка качества, эффективности производства. Но плохо у нас с дисциплиной, хромает на обе ноги. Эти ранние уходы на обед, с работы.

— Когда в столовой очереди не будет? — спрашивал Чесноков. — Тоже сказывается на работе.

— Ты не кричи с места, возьми слово, — делал замечание председатель собрания.

— На парткоме этот вопрос ставился, — отвечал начальник цеха.

— Стоишь весь обед!

— Никакого порядка!

Возмущалось большинство, хотя в столовую ходили единицы. К столу устремился нормировщик. Выждал, когда станет тихо.

— Товарищи, на днях Мао Цзэдун заслал к нам на завод шпиона, узнать, почему русские по часу обедают в столовой. Продовольствия много.

Улыбка не обошла ни одного лица.

— Я о себе скажу, — продолжал Покушев, — прихожу из столовой и устаю больше, чем на работе. Надо перед раздачей сделать ограждение, чтобы не лезли без очереди. То тарелок чистых нет, то стаканов. Рабочие не отдыхают, как приходят из столовой, курят, плюют на работу.

— Николай Спиридонович, выбирайте выражения! — делал начальник цеха замечание. — Вы говорите, что плохая столовая. Я согласен с вами, но только отчасти. В столовой, конечно, надо наводить порядок. Но почему обжиг занимает призовые места в соцсоревновании, а мы не можем? А все мы ходим в одну столовую. Потому что у них вопрос с дисциплиной не стоит так остро, как у нас

Потом выступил Гусев, говорил о захламленности в цехе.

 

15

Забелин вчера после обеда уже не работал; вышел на пенсию.

— Токарям работать в очках, и чтобы были головные уборы, — проводил Федор разнарядку. — Слесарям соблюдать технику безопасности, чтобы инструмент был в порядке. И не торопиться. Расписывайтесь.

Тетрадь по технике безопасности бесшумно легла на стол.

— Михаил, у тебя болты. У вас пазы. Рашид, обрежешь заготовку Арканову, потом фланцы.

— Кто сегодня видел восход? — спросил Арканов. — Какая красота. Погода будет хорошая.

— Ты один только видел… А мы все шли с закрытыми глазами, — съязвил Трошин.

— А кто тебя знает, — откликнулся Николай.

— Синоптиков надо слушать, — подала голос крановщица.

— Раньше старики предсказывали погоду.

— …у вас полумуфта… — давал работу Федор.

— Кофточку я вчера себе купила, — хвасталась Ольга. — Цвет малиновый.

— Где купила?

— В «Одежде».

— Мне бы тоже надо. Хну еще бы купить, а то у меня на два раза покраситься осталось, и все, — затараторила Анна.

— …как пулемет.

— А тебе что? Сидишь, так сиди, — оставляла Анна за собой последнее слово.

— Какие будут вопросы по работе? Вопросов нет. Свободны.

Кто работал; кто еще сидел, чего-то выждал.

Надежда Лямина в конторке мастеров доказывала Покушеву, что заготовка материала не входит в расценку. Это неправильно. Николай Спиридонович достал из стола справочник, принялся объяснять. Медленно открылась в цехе дверь, показался пруток, потом — Татьяна, за ней Трошин — положил пруток на мехножовку, отряхнулся.

— Спасибо, Сергей, — кивнула Татьяна.

«Житк-житк…» — запела ножовка: жизнь такова, жизнь такова. Не все у Татьяны складывалось в жизни: разведена, был маленький ребенок.

Николай Павлович зачищал ромб, после четырех-пяти движений напильником оглядывался, заправлял скрюченными пальцами седую прядь под замасленную кепку, и — опять за работу.

Механик с помола стоял с Власовым у промвала. Работа срочная, надо было точить.

До обеда Федор писал наряды. Вся работа записывалась рабочим в тетрадь. По этим записям начислялась зарплата. Много было недовольных расценками: мало выходило. Небольшой была зарплата. Был фонд заработной платы, и перерасход его, мягко говоря, был нежелателен.

В столовой еще пахло краской после ремонта. У двери в зал стоял дежурный с красной повязкой, следил за порядком. Перед раздачей было ограждение. Лежавшие на столе стопкой чистые подносы наводили на грех: по старой памяти скорее запастись, чтобы потом не бегать, не искать. Справа на стене висела табличка: «Поел — убери за собой». Раздатчица в распахнутом халате, белой футболке, с темным лифчиком, отпускала второе, бессознательно или нарочно вешая лапшу на край тарелки.

— Нельзя ли поаккуратней? — обиделся рабочий с КИПа.

Раздатчица не расслышала или не сочла нужным отвечать.

После обеда Федор опять писал наряды. Тимофеев записывал каждую мелочь в тетрадь, что делал, но зарплата его от этого больше не становилась.

«В новом пятилетнем плане, — по радио были новости, — нашло свое яркое воплощение программное положение партии: все во имя человека, для блага человека. Десятый пятилетний план опирается на достигнутые успехи, всесторонне учитывает экономическую мощь, научно-технический потенциал страны, растущую творческую активность масс, новое соотношение сил в мире и, конечно, прежде всего возможности преимущества развитого социализма, мирового содружества. …на родине Марии Александровны Брызгаловой установлен бронзовый бюст. Дважды Герой Соцтруда, она и сейчас находится на передовом рубеже десятой пятилетки по трудовым показателям. Триста центнеров с гектара — таковы ее успехи. Она мать шестерых сыновей. На вопрос нашего корреспондента: что вы считаете самым главным в работе? — Мария Александровна отвечала: надо душой болеть за работу. «Иной раз я вижу, что побеги будущего виноградника кем-то варварски втоптаны в землю, и не могу сдержаться, ругаюсь. Приходишь домой и не можешь найти себе места, зря, вроде бы, людей обидела. А утром выйдешь на работу, поговоришь с людьми, и снова становится все нормально. Люди тебя поняли, и на душе от этого легче. Спина вот последнее время часто стала болеть. Любить свою землю надо, вот и весь секрет».

«Химик» Челябинска выиграл у московского «Торпедо».

 

16

Завод прихорашивался. Бригада по благоустройству дернила территорию. У заводоуправления висел плакат: «Рабочей инициативе — инженерную поддержку», чуть в стороне — «Каждому молодому рабочему — среднее образование». Вещало радио: «В Новосибирской области на проходных предприятий используется ЭВМ. Повысился контроль входа и выхода работников. Уменьшились опоздания и сократились ранние уходы с завода. Ежедневное начисление заработной платы каждому рабочему на производственных участках, для наглядности, вызывает у них заинтересованность в результатах своего труда. Прием заказа в универмаге в цехах позволяет сократить время на покупку и увеличивает свободное время для духовного гармонического развития личности. Рабочий может получить заказ сразу после смены…»

Рашид резал решетки из листа железа тридцатимиллиметровой толщины. Пламя резака лизало лист, — незаметный поворот в рукавицах вентиля — и пламя сердито зашипело, закипел, забулькал металл, точно каша, и — в листе зияла дыра.

Першило в горле от газов. Плохо работала вентиляция. Вопрос по вентиляции уже не раз поднимался на собрании.

Николай опять где-то ходил, не работал.

— Всех денег не заработаешь, — говорил Николай. — Работа мелкая: гайки, болты.

Лазарев не отходил от станка, старался.

Федор писал наряды. За столом напротив сидел нормировщик. Вошел Соболев:

— Федор Семенович, как дела идут с валами? Утром звонили, интересовались, когда будут готовы. Завтра надо выдать. Все у нас делается на ура. Вчера слышал, рабочие жаловались на бесхозяйственность на кранах. Да, и не забудь про болты на шестнадцать.

Соболев вышел. Дверь приоткрылась — протиснулась уборщица.

— Николай Спиридонович, не подскажете, чем вы лечитесь от ревматизма? Ночами не сплю.

— Я… — тяжело вздохнул Покушев, — натираюсь змеиным ядом. Помогает бодяга. Лекарств много. Но лучше, конечно, обратиться к врачу.

— Спасибо.

— Не за что.

После обеда проходил конкурс токарей второго-третьего разрядов. Первая премия — двадцать рублей, вторая — пятнадцать, третья — десять. И плюс повышались разряды. После обеда уже никто не работал, болели за своих.

У Виктора Комарова все падало из рук, он никак не мог унять волнение. Киселев работал спокойно. У Татьяны полетела запоротая деталь в металлолом. Все надо было начинать сначала. Драгоценное время было упущено. Татьяна раскраснелась.

Первое место занял Харитонов, второе — Киселев.

 

17

— Федор Семенович, плохо с уборкой в смене. Почему? — спрашивал Юрий Владимирович. — Вчера Олег оставил станок грязным, не смазал. Надо смотреть, контролировать! Мастер везде должен успевать, все знать; быть в курсе всего, что происходит в смене; контролировать ситуацию. Мастер — воспитатель. Я так понимаю. При Забелине не было такого… Предупреди: кто плохо вычистит станок, будет чистить во время работы, за свой счет.

Максим Курилов пришел на работу в чистом, с похмелья.

— Федор Семенович, отпусти, тетка приехала, — слезливо просил Максим. — Я две смены отработаю или в субботу выйду. Я пошел… Я отработаю…

Максим ушел. Подошел Трошин:

— Что он? Молодой ведь еще. Ну ладно я, скоро на пенсию, а он? Молодежь пошла. Вчера всю ночь не давали уснуть какие-то сопляки, кричали. Часа три спал, не больше. Ты, Федор, не переживай. Не хочет работать, его дело. Он говорил, что уезжать собирается.

После обеда с помола привезли полумуфту с валом с мельницы, вал срезало. Выпрессовать вал — пресса такого не было: вал в диаметре около метра, только — выдуть. Логинов уже сверлил вал.

— Не буду я выдувать, — отказывался Трошин. — Я кровью харкаю после резки. Я в больницу пойду. Жить-то осталось… Пусть молодые учатся.

— Сергей Сергеевич, если болеешь, иди на больничный, — говорил Соболев. — Лечись. Поправишься — приходи.

Работа была тяжелая, хорошо хоть на улице можно резать, не так много гари. У резчика было два помощника: один разогревал металл, другой открывал и закрывал, когда надо, кислородный баллон. Резчик гордо стоял на полумуфте с трубкой, в которую через резиновый шланг подавался кислород (как известно, кислород поддерживает горение), резал. Угрожающе шипел металл. Валил черный дым. Важно было не зашлаковать отверстие, а то опять ставить на станок, сверлить — лишняя работа. Баллонов пять-шесть кислорода уходило на резку. И вот вал подрезан, в него заливалась вода, вал охлаждался и — выпадал. А если этого не происходило, в дело шла большая кувалда, «теща». Если и это не помогало — опять резка.

Трошин уже крепил шланги к трубе, готовился. Подошел Терехин, начальник помола, высокий мужчина.

— Здравствуйте, — каждому он подал руку, независимо — начальник, рабочий. — Давно я у вас не был. Что приуныли? Ваш цех должен быть впереди, на лихом коне.

— Нечему радоваться, Григорий Фомич, — отвечал Соболев. — Второй месяц перерасход заработной платы. На шее у завода сидим.

— Это, конечно, плохо, но не смертельно. Повышать надо рабочим разряды. А хозяйственные работы в нарядах легко спрятать, не мне вас учить, Анатолий Геннадиевич. У вас рабочие по 10—15 лет сидят на одном разряде, а то и больше. Работа знакомая, вот и набили руку. Вал выдули?

— Готовимся.

— Ну-ну… а пока я полумуфту заберу.

— Федор Семенович, покажи полумуфту, — распорядился Соболев.

 

18

— Десять минут стою у раздачи — никого! — возмущался сварщик. — Где заведующая?

Появилась раздатчица, взяла поварешку:

— Что вам, говорите?

— Я сказал: позовите заведующую.

— Не кричите. Заведующей нет.

— Тогда позовите старшую.

На шум из кухни вышли женщина с нездоровым лицом.

— Ну я старшая.

— Почему раздатчицы нет? Приходится ждать. Весь обед на ногах, а вы там лясы точите!

— Вы не знаете, в чем дело. Мария помогала снимать с плиты бачок.

— У вас все отговорки! — сердито махнул сварщик рукой. — Половину щей, две котлеты.

Опять раздатчица куда-то ушла.

Из столовой Федор пошел в помол к Тимофееву с Егоровым, они вторую смену собирали редуктор на мельнице. Своих слесарей в помоле не хватало. В дежурке сильно пахло соляркой.

— Работы много, еще и на завтра хватит, подшипников маленьких нет… — объяснял Тимофеев.

Вошел дежурный слесарь, стал что-то искать в шкафу.

— Андрей, сколько ты зарабатываешь? — спросил Тимофеев.

Андрей закрыл шкаф, так ничего не найдя:

— Сто пятьдесят — сто шестьдесят выходит. Один раз я получил двести пятьдесят рублей, глазам не поверил. В прошлом месяце не было плана: не хватило две тонны цемента. Два мешка. Пятая мельница, у которой редуктор сломался, в пятницу еще забарахлила. Я позвонил механику. Он вторые сутки здесь спит. Позапрошлый месяц мы получили на цех двести рублей за знамя. Вышло по 9 рублей на рыло. Можно было скинуться, сходить в кафе. Раньше у нас была дружная бригада. Кадровики. Сейчас старшему в бригаде двадцать восемь лет. Четыре человека с училища. Ушли от нас кадровые рабочие, а ведь хорошая бригада была. Я, может, тоже летом смотаюсь в леспромхоз. Чистый воздух и заработок больше. Вон Колька, — кивнул Андрей на сидевшего в углу рабочего. — Крановщик. 160 заработок, и вся пыль его.

— Я здесь десять лет уже работаю, — то ли Колька жаловался, то ли хвалился.

— Когда я разговариваю дома, — не унимался Андрей, — мне говорят, что ты кричишь. Я не кричу. Как не кричишь? У нас поработаешь — так оглохнешь.

— Что это? Разом вдруг стало тихо.

— Мельницы встали, — объяснил Андрей. — Цемсилоса полные, вагонов нет. Иногда неделями простаиваем.

Тимофеев с Егоровым пошли собирать редуктор, Федор — в цех.

Трошин варил хромированный патрубок на машину, рядом стоял мужчина в спортивном костюме,

— Друг ко мне пришел, надо помочь, — объяснил Трошин. — Мы с ним соседи… Хороший человек.

Мужчина хотел взять готовый патрубок, Трошин схватил его за руку:

— Обожжешься! Знаешь, как он нагрелся, — Трошин плюнул на сварочный шов, — слюна, ежась, зашипела. — А ты хотел руками взять.

Павел сверлил оси в сырьевой.

— На рыбалку вчера ездил, — рассказывал Павел. — Поймал три окунька. Сначала клевало, потом пошел дождь, клевать не стало. Кошке отдал рыбу.

Александр, бряцая торцовым ключом, зажимал резец в резцедержателе. Серьезный токарь.

Смена как смена, ничего особенного. Срочной работы не было. Это когда ремонт печи, собиралось начальство — большое и маленькое.

Визжала Копылова, парни опять приставали.

В конторке Покушев рассказывал:

— Один снабженец привез в Оренбург помидоры. Там своих хватает. По дороге помидоры попортились, и база отказывалась их принимать. День, два стоят вагоны на станции. Снабженец бегает по кабинетам, звонит в разные инстанции: был в горкоме партии, возмущался, привез, мол, помидоры, старался для народа. Не по-советски получается. Запахло политикой. Короче, взяли помидоры, чтобы отвязаться от дурака. Анатолий Геннадиевич, ты заметил, что у нас последнее время травм нет? Подозрительно как-то.

— Хоть бы их вообще не было. Сплюньте, — поморщился Соболев.

Федор вышел из конторки. Мужчины в спортивном костюме уже в цехе не было. Трошин варил полумуфту. Копылова больше не визжала.

— Вира! — кричал Воронов, устанавливая краном заготовку.

Заработали ножницы. Лаптев рубил железо в ремстройцех.

— Федор Семенович, как это получается? — спрашивала Марина. — Ладно, я плохой работник, ругаюсь… Это есть за мной. Но чтобы я раньше уходила с работы, извините, этого нет. Андрей раньше уходит с работы — это ничего. Передовик.

— Да, это так, — свидетельствовала Татьяна, подруга Марины.

— Передовики должны быть примером. Вы меня слышите, Федор Семенович?

— Ладно, пошли работать, — взяла Татьяна Марину за руку.

— А то что получается: если он хорошо работает, то ему все можно. Гайки я скоро закончу, — уже не сердилась Марина.

— Что они? — подошел Чесноков. — Не обращай внимания, бабы, они так. Им бы язык почесать. Скоро домой пойдем. Работы осталось еще на час. Там уборка.

Федор вышел из цеха, ста метров не прошел, вся куртка была в белых точках, цементе. Фильтра совсем не работали.

У гастронома, что рядом с вокзалом, толпились преимущественно женщины. Появилась крытая машина, толпа пришла в движение.

— Антонина, иди ко мне, вставай! — кричала женщина в красном платке.

— Сколько будешь яиц брать?

Давали тридцать штук на человека. Кто-то вставал еще раз в очередь, запасался продуктами. Мяса в свободной продаже практически не было, выбрасывали раза три. За колбасой тоже была очередь.

 

19

После разнарядки была лекция — не лекция: фельдшер медпункта Софья Александровна рассказывала о пагубном влиянии на молодой организм половой связи, о вреде курения, алкоголизма. Переедание также было вредно: истощалась сердечная деятельность. Из-за стола лучше выходить полуголодным.

— Вот так, много не ешь, — после лекции наказывал Тимофеев Егорову.

— Буду тебе отдавать! — сердился Егоров. — Что я, дурак, голодным работать?

— Зато здоровым будешь.

Конец месяца, Федор опять сидел с нарядами, освободился только перед обедом. Лаптев краном перевозил лист на резку, долго выбирал место, куда лучше положить, положил за вальцами.

— Федор, — подошел Чесноков, — пошли в столовую. В воскресенье думаю на рыбалку съездить с ночевкой. Тимофеев рассказывал, как в пруду рыбу ловил. Раньше там была автозаправочная станция, и весь мазут стекал в пруд. Наловил он бидон карасей. Жена нажарила рыбу, он и есть не стал, керосином воняла.

На дверях столовой висела «Молния», карикатура на пьяниц с обжига.

— Женщина, куда вы без очереди?

— Я здесь стояла, — обернулась женщина.

— Что-то я тебя не видел.

— Я тебя тоже не видела.

— Ну и женщины пошли…

— Ну и мужчины пошли!

Федор взял пончики с повидлом и чай. Александр набрал — салат, щи, котлеты с гречкой, сметану, два пирожка с капустой, чай.

До конца обеда было еще минут 8, но как-то подозрительно было тихо: никто не играл в домино, не кричал.

— Гришин разбился, споткнулся о лист.

— Ударился головой о вальцы.

— У вас всегда в цехе захламленность? Он бежал? — расспрашивала очевидцев женщина из отдела техники безопасности. — В армии еще не был. Сколько он работал в цехе? Федор Семенович, ваш рабочий? Надо составлять акт.

— Зачем бегать? Не спортплощадка.

В конце смены Соболев звонил в больницу, спрашивал про Гришина. В реанимации. Положение серьезное. Все случилось в обеденный перерыв. Вроде как сам виноват. Нарушил технику безопасности.

«Как дети. — Сидел Юрий Владимирович в кабинете, курил. — Жалко парня. Смотреть надо под ноги, не дома. Надо будет Федору сказать, чтобы напоминал на разнарядке про технику безопасности, спрашивал. От мастера много зависит. Опять же был обед. Вины мастера, конечно, нет. Как говорится: если бы знать, где упасть, так соломку бы подстелил».

 

20

Вот уже две недели прошло, как Федор не появлялся на работе, не было его и дома. Закончился срок пребывания Федора на земле, но Федор еще думал вернуться в светлое будущее.

— …смотрю — а он без головы, — рассказывал Борис, часовщик, — потом и рук не стало, сам — пропал.

— Приснилось тебе, что ли? Перепил.

— Дурак! Я не пью.

— Ну-ну.

В цехе только и было разговоров про таинственное исчезновение Федора.

— Придет. Найдется, — уверял Чесноков. — Человек — не вещь какая. Придет. Интуиция.

— Философ.

Федор был объявлен в федеральный розыск.

Эпилог

Красильниковы сидели на детской площадке у дома. Он — механик; она — учительница. Настя, дочь, на прошлой неделе ей исполнилось 9 лет, то залезала на стенку, то каталась на карусели — не скучала.

— Мама, смотри, что я нашла!

Это была грязная, затасканная школьная тетрадь в линейку.

— Выбрось эту гадость немедленно!

— Тут написано «Дневник».

— Дай-ка, Настя, сюда, — взял отец тетрадь.

— Да выбрось ты ее, Андрей!

— Подожди…

 

15 июня.

— Голубцов Федор Семенович, мы знали, что вы вернетесь, — говорил мне председатель, невысокого роста, средних лет коренастый мужчина, чуть картавя. — Вы оправдали наше доверие, и вам жить при коммунизме, в котором «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех». Вы слышали, наверно, про «Адаптационный центр»? Это, знаете, как карантин, служили же в армии. Попасть к нам — это надо заслужить, проявив себя должным образом. Не для каждого у нас двери открыты. Три месяца адаптации, и вы — наш человек.

Мне лестно было это слышать.

— Вас встретит Виктор Петрович. Он знает.

Адаптационный центр. «От каждого по способности, каждому по потребности». Я предъявил документ.

— Проходи, — любезно взял меня под локоток мужчина средних лет в черном костюме, с многозначительной улыбкой на лице, вероятно, это был тот самый Вадим Петрович. — Извини, Федор, тебе может показаться бесцеремонным такое к тебе обращение, но мы здесь все на «ты». Равенство. Мы ждали тебя. Сюда, пожалуйста, проходи.

Это был магазин не магазин, склад не склад: одежда, костюмы разных фасонов, размеров.

— Выбирай.

Я выбрал серый костюм, не очень дорогой: по потребности. Следующая комната: сорочки, туфли, часы и другие предметы первой необходимости. И все бесплатно, гособеспечение. «Неплохое начало», — подумал я.

«Ваши способности», — прочитал я на двери следующей комнаты.

— Садись, — был голос.

Я сел в кресло у окна.

— Небольшое анкетирование, тест, если угодно, — опять тот же голос. — Отвечай «да» или «нет».

— Рабочий?

— Да.

— Нравится работа?

— Да.

— Удовлетворен собой?

— Нет.

— Легко просыпаешься по утрам?

— Да.

— Любишь музыку?

— Да.

Вопросы сыпались, как из рога изобилия, и наконец:

— Тебе в 25-ю комнату.

«Действительно как в армии, — подумал я, проходя в 25-ю комнату. — Призывной пункт, да и только».

— Геннадий, нашего полку прибыло, — обрадовался мне крепкого телосложения мужчина, сидевший за круглым столом.

— Александр, — протянул мне руку мужчина, столь радушно встретивший меня.

Я не любил рукопожатий, но раз надо…

— Прошел тестирование? Твоя комната — двадцать вторая. Двадцать третья — Геннадия, двадцать четвертая — моя. А это, — развел руками Александр, — наша общая комната, здесь мы собираемся, общаемся. В углу, пожалуйста, адаптинометр. Можно легко узнать степень адаптированности, готовности к новой жизни, общественно-экономической формации. От каждого по способности, каждому по потребности. Смотри, как это делается: кладешь ладонь на маячок, на свет, и с руки у тебя считывается нужная информация.

— ?

— У меня двадцать баллов, а надо сто. Я здесь уже вторую неделю, всего три балла набрал. Геннадий говорит: мне какой-то сенсорики не хватает. Были у нас случаи возвращения обратно, в социализм.

Я проверился: двадцать три балла.

— Тебя, Федор, передержали в социализме. Можно, говорят, за месяц адаптироваться. Условия все для этого здесь есть. Я тебе дам «Памятку» — правила поведения, нормы морали. Ничего нового. Грубость, хамство, неадекватность — все фиксируется. Везде компьютеры, камеры наблюдения. Это в социализме можно было по блату проскочить. Здесь это не проходит. Сейчас ужин.

Столовая была рядом. Просторный светлый зал — ресторан, не меньше. Никто не толкался, не лез без очереди, не ругался. Все чинно. Все автоматизировано: заказ, раздача блюд. Ели молча, тщательно пережевывая пищу. А если говорили, то вполголоса. Культура. Не было таблички: «Поел — убери за собой», пережиток прошлого. Каждый убирал за собой без напоминания. В посудомоечной также было все автоматизировано. Женщины в белых халатах сидели за пультами управления больших умных посудомоечных машин. Белозубой была улыбка оператора посудомоечной машины.

— Александр, а почему в столовой не сделают конвейер, чтобы убирать со столов грязную посуду? — спросил я.

— Можно, — уклончиво ответил Александр, — но зачем, так все автоматизировано. Кто-то сострил: мы, мол, одной ногой в социализме, другая наша нога занесена над коммунизмом.

— В столовой всегда играет музыка?

— Когда для этого есть предпосылки, необходимость. Завтра на работу. Работаем по пять часов.

— Так мало, — удивился я.

— Работа всего захватывает, выкладываешься полностью. Сейчас кино.

«Как в армии, — опять подумал я. — Уж не казарменный ли это коммунизм?» В кино я не пошел.

— Зря, — не одобрял Александр моих действий.

Я и сам знал, что надо было идти, но почему-то не пошел. В своей комнате я вышел на балкон. Дома утопали в зелени. Синее безоблачное небо. Все складывалось удачно. Только была ли это удача? Я прошел в зал, включил адаптинометр, приложил ладонь на маячок — двадцать три балла. А что ты хотел? Я опять пошел к себе в комнату, вышел на балкон. Все та же лоснящаяся листва деревьев, легкий ветерок, пение птиц. Просто райский уголок. Интересно: как в раю насчет работы?

Скоро вернулись из кино Александр с Геннадием.

— Он пошел против своей совести, и все началось с этого неблаговидного поступка.

— Но все равно, думать надо.

Обсуждали Александр с Геннадием фильм. Короткий приятный гудок.

— Прогулка, — объяснил Александр.

Все пошли в сад. Деревья, преимущественно яблони. Много цветов. Воздух, настоянный на травах. Белки. Гуляющие собирались группами по три-четыре человека. Одиночки — все больше были люди преклонного возраста, крепко сцепив пальцы за спиной, неслышно ходили туда-сюда. Среди гуляющих была и белозубая оператор посудомоечной машины. У нее были не только красивые зубы, но и точеные ножки.

— Вера! — позвала ее подруга.

Они сели на красиво увитую плющом скамейку. «Вера, Верочка, Верунчик», — зачем-то повторял я, словно боялся забыть. Я прошел мимо скамейки с Верой, вышел к фонтану и пошел дальше с Александром.

— Опять Громова нет. Жена одна гуляет, — говорил Александр.

Я уже слышал эту фамилию:

— Что за Громов?

— Есть тут один, Олег, — Александр явно не хотел рассказывать, но и молчать не мог. — Дисседент. Он то работает, то не работает. Сам по себе. Давно бы набрал баллы, если бы не дурил.

Прогулка закончилась.

— Пойдем отдыхать, — сказал Александр, борясь с зевотой. — Раньше колыбельная была. Отменили. Кому-то, наверно, помешала.

 

25 июня.

Это была небольшая мастерская с хорошим инструментом, освещением, станками. Приятный женский голос напутствовал меня на плодотворную работу. До обеда я успел сделать много.

В буфете, как и в столовой, все было автоматизировано, играла музыка.

— Здесь все продумано, — говорил мужчина с кавказским акцентом.

— Можно жить, — вторил ему приятель. — Вчера я полбалла набрал. Тише едешь — дальше будешь. Слышал, Громов опять вчера выступал. Не нравится ему здесь, говорит, как в колонии, у него был срок за что-то…

— Сравнил колонию с коммунизмом.

— Что ему не хватает? Грамотный мужик, с высшим образованием.

Опять Громов! Кто он такой? За что сидел? Хотел бы я знать. Я пошел в комнату отдыха, расслабился; вышел в сад — бил фонтан. Небо было подозрительно чистым, ни облачка. На больших круглых часах у фонтана — обеденный перерыв заканчивался. Часы висели везде — в мастерской, в саду, в комнате: без них было нельзя. Недремлющее око.

Два часа до конца смены пролетели. Не время, а локомотив. Завтра опять на работу. Кто-то говорил, что счастье — это когда утром хочется на работу, а с работы — домой.

Семейные и одинокие жили отдельно. Но никаких препятствий в общении не чинилось, как говорится, вход свободный. Я думал о Верочке. Я ее совсем не знал. Познакомиться пока не решался. На вечерней прогулке все же подошел.

— Не надо! — отпрянула от меня Верочка, точно от прокаженного.

Странным мне показалось такое ее поведение. Вопросов у меня накопилось много: это и Верочка, и магазины, спиртное…

— Есть у нас кафе, — вечером рассказывал Александр. — Расслабиться захотел? Временами на меня тоже находило. Много не выпьешь, две рюмки, и все. Атмосфера не та или еще что… Я сам не пробовал, рассказывали: поднимаешь рюмку, хочешь выпить — появляется отвращение к спиртному, тошнота. Может, вино такое. Под колпаком мы все здесь. В принципе, мне нравится здесь: спокойная размеренная жизнь, знаешь, что тебе надо.

Действительно, здесь было спокойно, и меня если не все, но многое устраивало. Нравилась моя работа.

На следующий день Верочка на прогулке была с супругом — Олегом.

Сухопарый мужчина с умным волевым лицом.

Громов что-то сказал жене — это была ненароком брошенная фраза. Ответ Верочки тоже прозвучал лаконично. Громов сел на скамейку, закинул ногу на ногу, сложил на груди руки. Верочка пошла гулять одна. Я почти прошел мимо Громова.

— Садись, — кивнул он мне. — Я тебя раньше не видел. Новенький? Олег.

— Федор.

— Как моя супруга? Интересная женщина, правда? Она мне рассказывала о тебе.

Но что она могла рассказать, ничего ж не было?

— Федор, слышал, наверно, про меня? Языком чесать вообще-то здесь не принято, если говорить, то по делу, честно, без обиняков.

Не так я себе представлял встречу с Громовым: как-то спонтанно все.

— Федор, хочешь посмотреть на будущее, которое нас ждет? — Олег встал. — Пошли.

Я еле поспевал за Олегом.

— Тропинка протоптана, — говорил Олег, тяжело дыша. — А не было.

Я все оглядывался: казалось, что кто-то за нами следит.

— Боишься?

Я промолчал, не стал врать. Олег шел напролом, трещали кусты. На его месте я бы поостерегся, не ломился так. И вот мы, кажется, пришли — невысокая декоративная ограда, за нею — наше светлое будущее. Ничего особенного — магазины, транспорт; инфраструктура.

— Начинка у них другая, — говорил Олег про горожан.

И я, кажется, хорошо понимал, о чем он. Но пора уже было возвращаться, прогулка заканчивалась.

В саду никого уже почти не было, мы успели ко времени. Александр еще не спал.

— Куда с Громовым ходили?

— Показывал он мне будущее.

— Ну и как?

Я только пожал плечами. Что я мог сказать? Александр больше и не спрашивал. Одного я не мог понять: что нам с Громовым мешало перемахнуть через ограду? Мне как-то сделалось нехорошо от этой мысли.

 

30 июня.

За время моего пребывания в Центре — две недели — я не слышал, чтобы кто-то ругался, напился… Исключено. Громова после нашей встречи я больше не видел. Александр говорил, что они с женой в другом центре. Таких адапционных центров было много, не один десяток. На работе я познакомился с Глебом, тоже рабочим, из мастерской.

— Здесь хорошо, — говорил Глеб. — Я думал, здесь тоже будут разные работы: принеси то, сделай другое — на побегушках. А здесь порядок. Все по справедливости. Сам себе хозяин. Работа для меня — это все, можно сказать. Через нее я познаю этот мир, себя.

Я соглашался. Работа — потребность, и должна быть таковой. Эта потребность была у меня вчера, позавчера, а сегодня что-то не работалось. Почему мне никто не помогал снять негатив? Все же известно, в этом я не сомневался.

Я сидел в кафе, сам пришел или кто меня привел. А кто меня мог привести?

В кафе сидели человек шесть. Я взял вина, закуску, наполнил бокал.

Выпил — сразу ударило в голову. «Давно не пил», — подумал я.

— Что это — бутылка вина для мужчины? — я узнал его — мой двойник, у каждого тут они есть. — Хочешь напиться?

— Нет.

— Зачем тогда пришел?

— Выпить.

— Так пей.

Кажется, не было ничего проще — напиться.

— Ты хочешь, чтобы я напился? — продолжал я разговор с двойником.

— Интересно.

— Интересно, какой я буду пьяный?

Я мысленно представил себя с блуждающей пьяной улыбкой на лице.

— Не дождешься. Хочешь дурака из меня сделать: пьяный — дурак. Не ожидал я от тебя такого.

— Уходишь, что ли? Выпил бы.

Я ничего не ответил. Был еще кто-то третий. Он упорно тянул меня за руку и не отстал, пока я не вышел из кафе».

 

Андрей не стал больше читать, выбросил тетрадь в урну у скамейки.

— Что там?

— Сказки.

— Мама, сказки, — жалобно тянула Настя, хотела достать тетрадь.

— Не трогай! Это сказки для взрослых. Андрей, Толик с Витькой опять вчера выясняли отношения. Что им не хватает?

— Жизнь такая — неспокойная.

Настя незаметно для родителей все же достала тетрадь: ничего интересного в ней не нашла — выбросила.