Голос

Ливень аплодисментов перешёл в гром оваций. Они были для Николая лучшей музыкой. Даже - разнообразной той, под которую он два часа без устали с наслаждением пел на самой престижной сцене столицы. Девушки и женщины в годах, торопясь в очередь, всё несли и несли букеты к его не по-мужски стройным ногам. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» - исполняла арию всякий раз при этом его восторженная душа.  Неизменно чмокал в щёчку поклонниц, кланялся, улыбался, и щедрый свет направленных софитов звёздными искорками вспыхивал на его идеально белых крепких молодых зубах. Хотя сам был «натуральным» брюнетом, о чём с особым энтузиазмом доверительно сообщал в одном из своих «бессмертных» хитов: «Натуральный брюнет, во всём свете такого нет!».

 Масков на лёгких крыльях славы подлетел к самому краю авансцены. Поклонился, наверное, в сотый раз, вдруг начал терять равновесие, с ужасом глянул в оркестровую яму. Пел, как обычно, под фонограмму, там не было музыкантов. Но на «бриллиантовый голос страны», как певца давно окрестила пресса, в упор смотрел из ямы его костюмер.

Половина лица Гётовича безнадёжно утонула в неосвещённой черноте давно не обитаемого прибежища музыкантов, а на другую падало красное облачко дежурного фонаря. Его робкий свет исказил половинки лба, носа, щеки и подбородка, сгруппировал их в отвратительную полугримасу, а самым ярким пятном на ней кроваво выпячивался казавшийся круглым глаз.

Зрительный зал, сцену быстро оккупировал едкий запах горящей электропроводки. Из оркестровой ямы, где прятались от людей змееподобные разноцветные кабели, показал себя сизый дым.  Один за другим кому-то отсалютовали осколочно-стеклянными хлопками осветительные приборы. Газеты потом врали, никакой паники не было, публика только ахнула, и тут же по залу зажглись аварийные красные лампочки. Билетёры привычно распахнули все двери, люди организованно двинулись в гардероб, где отдыхала от своих хозяев верхняя одежда. А о том, что к Маскову пожаловала истерика, журналисты так и не узнали. Николая со сцены в гримёрку увёл готовый ко всему и умеющий держать язык за зубами его концертный директор Гарик.

 

Впрочем, певец быстро восстановился в своём загородном доме-замке. Пару раз нырнул в манящую голубизну бассейна - и как новенький! Правда, вернулось и навязчивое недоумение последних двух месяцев: ну, почему, почему она не обращает на него (Маскова!) внимания? Тысячи фанатеющих блондинок, брюнеток, шатенок, дам всех мастей, готовы были всё отдать и целиком отдаться лишь за мимолётное знакомство со звездой. Но ему остро нужна была только та, которую увидел тогда, два года назад, на корпоративе в честь 8 Марта одного весьма важного для государства министерства. Он честно отработал свой шестизначный гонорар на сцене модного ночного клуба, и расслаблялся с другими артистами за по-купечески щедро накрытым столом уютного VIP-зала, отделённого от смертных участников банкета расписными шёлковыми шторами. Через какое-то время, судя по зафонившему звериным стоном микрофону, на сцене снова началось движение. Никому не дававший покоя нагловатый паренёк (ведущий? тамада? аниматор?), укротив микрофон классическим «Раз, два, три…», объявил голосование за «Мисс Министерство». Он петушиным фальцетом выкрикивал имена и должности красавиц ведомства, список которых, видимо, заранее был утверждён министром и, возможно, председателем профсоюзного комитета. Рейтинг претенденток определялся громкостью аплодисментов. Весь этот шум заинтересовал сидельцев помещения за напыщенными от сознания собственной дороговизны шторами, их тем не менее бесцеремонно раздвинули, так что все артисты видели триумф изящной блондинки, названной победительницей.

- Для вручения подарка Мисс Министерство на сцену приглашается Сергей Владимирович! – кукарекнул в теперь уже совершенно ручной микрофон ведущий.

Министр, извинившись перед артистами, с которыми сидел за одним столом, прошёл на эстраду. Там уже красовался выскочивший из кустов, нет, не рояль, а большой серебристый короб, перевязанный золотым бантом.

- Поздравляю! – сказал, не сводя заинтересованного взора с подрастерявшейся мисс, в микрофон чиновник и ногой пододвинул к ней видимо тяжёлый приз.

Её «спасибо» потонуло в уже довольно пьяных аплодисментах. Кто-то даже осмелился выкрикнуть вопрос, интересовавший теперь всех министерских: «Что там?». Однако он тут же повис в хмельном воздухе, потому что министр повёл за руку немного ошалевшую девушку в зал для избранных, а невесть откуда взявшиеся два дюжих молодца (ну, не из ларца же!) подхватили вмиг осиротевший подарок и унесли в неизвестном направлении.

Так Николай познакомился с референтом Светланой. Его поразили две вещи: то, что она не просила у него автографа, и её глаза. Радужные оболочки действительно были цветов радуги, нежным кольцом охватившей зрачок.  Перекинуться ей в зал не давали колосья пшеничных ресниц. Перед отъездом поражённый певец, прощаясь с ней за ручку, оставил в неожиданно холодной ладошке королевы корпоратива листочек миниатюрной записной книжки с номером своего телефона. Дома он сам дивился этому. Ведь всегда дамы оставляли в букетах надушенные записки с именами и контактными данными. И впервые – наоборот.

Счастливого звонка Масков терпеливо ждал целый месяц. Выискивал её глазами в зале на концертах. Всё напрасно. Недоумение крепло, обрастало мускулами: ну, почему? Почему?! Глаза-радуги чудились ему в сиянии софитов, их вид принимали облака столичного, обычно безрадостного, неба, прерывали ночной сон видениями-вспышками. А накануне злополучного инцидента с перегоревшей проводкой и странным Гётовичем в оркестровой яме сам позвонил Светлане  -  номер «из-под земли» достал умеющий пролезть и в игольное ушко Гарик. Не взяла трубку! Ни после первого гудка, ни после двадцатого.

 

К следующему концерту Николай готовился с необъяснимым для себя, горьким на вкус волнением. Вечером пришёл Гётович с эскизами новых костюмов. Масков, перебирая листы, тайком рассматривал так поразившее его тогда лицо костюмера. Лицо как лицо… И глаза как глаза – вовсе не круглые. Конечно, видно было, что молодость и старость заключили именно на лице перемирие. Морщины на лбу, куриные лапки в уголках глаз – да, но они не делали их обладателя пожилым. Да и в теле чувствовалась упругость. Осанка – не хуже, чем у него, Маскова.

- Гётович, сколько тебе лет? – продолжая тасовать, как карты, эскизы, внезапно спросил артист.

- Столько не живут! – банальной шуткой ответил тот, обречённо махнув рукой.

- Мы же с тобой работаем… пять? десять лет?

- О, целую вечность!

- Не шути, Гётович, у тебя не получается, - сердито буркнул Николай.

- Прошу прощения! Семь.

- Что семь?

- Столько лет я у вас костюмером. Вместе ушли из оперы в эстраду.

- В любом случае, думаю, у тебе достаточно жизненного опыта дать мне совет, - примирительным тоном сказал хозяин дома, бросив листки на покорно принявший их журнальный столик.

- Жизненного? – удивлённо взметнулись смоляные брови собеседника. – А, ну да! В чём же нужен совет?

Поднявшись из неохотно отпустившего его кресла, Масков стал известным только ногам маршрутом исхаживать просторную гостиную и, по-осьминожьи меняя цвет щёк с яблочно-красного на поганочно-бледный, сбивчиво рассказывать про Светлану.

Всё это время бритвенно острая ухмылка не сходила с губ слушателя. На его каменном лице она была явно инородным элементом.

- Ну, почему?! – с гримасой обиженного ребёнка плаксиво вопрошал артист.

Терпеливо выслушав изливания Николая, Гётович пружинно поднялся из кресла на ноги. И если в кресле Маскова ещё оставалась после него ямка, то на втором, будто и не сидел никто, не осталось и малейшей вмятины. Певец не обратил на это странное обстоятельство внимания, потому что в ожидании ответа на свой вопрос пристально смотрел на костюмера.

- Дочери Евы, - серьёзно и бесстрастно, обычным своим холодно-размеренным тоном произнёс Гётович.

Недоумённо, непонимающе глядел какое-то время на него Николай. И в конце концов сказал тихо, самому себе:

- Всё бы отдал, чтобы она стала моей…

Костюмер приблизился к Маскову, вплотную.

- Всё?!

- Что? – очнулся певец. – Ах, да… Не пожалел бы ни золота, ни бриллиантов!

- А голоса? – так же равнодушно спросил Гётович.

- Какого голоса? – изумлённо вскинул подбородок Николай.

- Вашего, бриллиантового, от которого в залах такой восторг.

- Без неё и голос мне не нужен! – петардой взорвался ответ.

Гётович отвернулся и бросил в сторону журнального столика удивительной для него скороговоркой:

- Слава, деньги, поклонницы…

- Пусть!

- Съёмки на ТВ, в кино, отдых за границей…

- Свет не мил без Светланы!

Костюмер порывисто повернулся, и оказался с Масковым нос к носу.

- Я смотрю, это серьёзно у вас на сей раз.

- Ах, Гётович, не говори стихами!

- И не думал, - вернулся к своей обычной растяжке слов костюмер. – Ну, тогда по рукам?

- Что-то я вообще перестал тебя понимать. Что значит «по рукам»?

— Это значит, что я помогу вам.

- Но как?!

- Голос.

- Издеваешься?

- Вы мне – свой бриллиантовый тенор, я вам – Светлану.

- Всё пытаешься шутить? Ещё кровью заставь расписаться!

- Ха-ха-ха! – эхом прокатилось по гостиной, хотя она не была пустой комнатой. – Николай, вы во власти штампов так называемой мировой культуры. Достаточно зеркала.

Ничего не сказав на этот бред, Масков сомнамбулой направился в спальню, подошёл к туалетному столику, заглянул в его гигантскую зеркальную каплю. Испарина ужаса холодной росой покрыла его лоб. Рядом с его испуганным, дрожащим отражением тускнела искажённая гримаса Гётовича, теперь, в отличие от оркестровой ямы, целиком. И оба налитых красным глаза смотрели в зеркало, едва освещённое торшером.

- Вы по-прежнему хотите Светлану? – не отводя глаз от своего отражения, то ли спросил, то ли утверждал костюмер.

- Да! Да! Да! - своим волшебным тенором прокричал певец.

- Тогда смотрите прямо в глаза моего отражения, а я – вашего. И пропойте гаммы всех доступных вам октав.

 

Николай проснулся от трепещущей на головокружительной высоте ноты, которую брал редко. «Да, мне надо наконец по-настоящему отдохнуть, а то уже во сне пою», - со сладкой жалостью к себе подумал он. Укрепился в этой услужливой мысли, когда увидел, что заснул не раздеваясь и вспомнил, какой нелепый кошмар ему приснился.

Призывная трель домофона окончательно разбудила взъерошенного брюнета. «Сон в руку - Гётович эскизы новых костюмов принёс», - понял Николай и поспешил к устройству на двери прихожей. Не заметил даже, как проходя через гостиную смахнул полой халата с журнального столика пачку каких-то листов, разноцветьем рассыпавшихся у его точёных ножек. А когда заглянул в мониторчик, то решил, что всё-таки ещё не проснулся. На него радугами смотрела Светлана и вперемешку с удивлённым смехом звала:

- Николай! Николай! Николай!

 

Они упоительно отдохнули на Мальдивах. Целый месяц тропического рая! Никаких выступлений, концертов – только и только он и она! Наполненные пенящимся как шампанское в бокале счастьем вернулись в подзабытую будничность своей столицы. Пока она принимала душ, Масков блаженно растянулся на кровати и привычно нажал кнопку пульта. Телевизор на стене спальни ожил любимым музыкальным каналом.

- А ещё говорят, талант не заразителен! – развязно щебетала юная ведущая. – Сколько вы проработали с Масковым?

- Столько не живут, - всё так же размеренно отвечал Гётович.

Теледива с готовностью хихикнула, на экран наплыл её смазливый крупный план.

- Ну, а теперь обещанный первый клип новоявленной звезды отечественной эстрады.

Банальщина: любовный треугольник, смерть героя… Но героем-любовником был Гётович! Песня действительно новая, только пел бывший костюмер… лирическим тенором Маскова.

- Что за хрень! – вскочил, ужаленный новостью, Николай. Схватил с журнального столика мобильник, набрал Гарика.

- Что за хрень?! –  уже с вопрошающей интонацией прохрипел Масков.

- Прости, старик, я теперь работаю на Гётовича, - выпалил концертный директор и бросил трубку.

- Но это мой голос… - уже самому себе растерянно сказал Николай. Прыжком оказался у туалетного столика.

- Ну, вот. Это я бриллиантовый голос страны! - успокаивал своё испуганное колеблющееся отражение в зеркале. Принял коронную концертную позу и запел: - Натуральный брюнет, во всём свете такого нет!

Фальшь! Фальшь! Фальшь! Ужас! Ужас! Ужас! Голос пропал.

 

Привычные коридоры дворца, главной сцены столицы, превратились в непроходимые лабиринты. Пол уходил из-под ног, как палуба борющегося со штормом корабля. Хватался за стены, дёргал не те двери. Кто-то шёл навстречу, уступал дорогу, кивал, говорил на автомате «Зрасьте!». А он не мог найти дверь с золотой табличкой, на которой значилось его имя. Так вот здесь же должна быть гримёрка Маскова! Однако на табличке предательски отблёскивало золотом ФИО Гётовича.

Он сидел в облегающем чёрном, усыпанном серебряными звёздами, концертном костюме перед зеркалом, и сразу увидел задыхающегося на пороге Николая. А тот в отражении –  искривлённую ухмылку Гётовича на отутюженном гримом лице. Масков встал вплотную к прямой спине сидящего, его судорожное дыхание обжигало бывшему костюмеру широкий щетинистый затылок.

Затянувшееся молчание разорвал в клочья ворвавшийся:

- Я смотрю в зеркало прямо в твои поганые глаза. Верни мне мой голос!

- Разве Светлана не с вами? – выдавил из своей хмурой ухмылки, как зубную пасту из тюбика, тягучие слова Гётович.

- Не смей произносить её имя!

- Вы не можете теперь мне указывать.

- Это был сон, бред!

- Договор дороже денег…

Николай глотал воздух, но в нём не находилось нужных слов. Опустил глаза на свой (свой!) гримёрный столик. Увидел среди прочего хлама ножницы. Перегнувшись через чёрную в мерцающих, при слабом освещении гримёрки звёздах спину, схватил ножницы и воткнул их Гётовичу под кадык.

Впервые Масков видел на его лице подобие улыбки, ужасное. Но ещё поразительней было то, что кровь из горла не шла, хотя ножницы вошли по самые кольца. Гётович, не отрывая взгляда от своего отражения в зеркале, не торопясь вытащил ножницы. Рваная чёрная дыра под кадыком тут же затянулась.

- Ха-ха-ха! – второй раз в жизни услышал Николай ледяной смех своего бывшего костюмера. Снежной лавиной хохот Гётовича прокатился по коридорам дворца.

Охрану, а затем и полицию вызвал заскочивший в гримёрку вездесущий, готовый на всё и умеющий держать язык за зубами Гарик.

За покушение на убийство Маскову дали максимальный срок колонии строгого режима. Однако через полтора года он получил амнистию – психиатры диагностировали прогрессирующую душевную болезнь.

С подачи прессы, которая в силу своей тиражной природы   никогда не избавится от штампов, Гётовича стали называть «платиновым голосом страны».

- Платин Платинович, - в шутку называет его подруга Светлана, сопровождающая звезду поп-сцены повсюду. И её радуги-глаза излучают умиление.